«Боже, мне 65, а Борис все еще мой учитель» Большое интервью Джоанны Стингрей — о том, как она познакомила западную публику с ленинградским роком 1980-х. А еще о БГ, цензуре и избирательности памяти

В 1980-е годы начинающая американская певица Джоанна Стингрей приехала в СССР — и с удивлением обнаружила свободный мир подпольного русского рока. Она подружилась с Борисом Гребенщиковым и Виктором Цоем, раздобыла для них дефицитные музыкальные инструменты и студийную аппаратуру, фиксировала их жизнь на видео и фото. Стингрей тайно вывезла из страны записи «Аквариума», «Кино», «Алисы» и «Странных игр», после чего издала их на Западе двойным альбомом «Red Wave». Считается, что из-за этого она превратилась во «врага Советского государства»: несколько месяцев ее не пускали в СССР. Стингрей продолжает выпускать книги и фильмы о том времени — и даже кажется, что в последние годы она стала еще активнее, чем раньше. По просьбе кооператива независимых журналистов «Берег» журналист Александр Филимонов поговорил с Джоанной Стингрей.

— В последние годы в России вышли сразу несколько книг с вашими воспоминаниями о поездках в СССР в 1980-е и знакомстве с советским роком. Как они появились?

— Я уехала из России в 1996 году. Вернулась в Лос-Анджелес, родила дочь и стала матерью-домохозяйкой — и на долгие годы оторвалась от России (хотя ненадолго приезжала в 2004-м). Кажется, в 2017-м, я подумала: «Интересно, а есть ли в фейсбуке кто-нибудь из моих русских друзей?» И я нашла Бориса [Гребенщикова], а затем Алека Кана. Борис как раз тогда выступал в Лос-Анджелесе. Так мы снова оказались на связи, как будто бы и не было многолетней паузы.

У меня остались коробки с тысячами фотографий и десятками часов видеозаписей, но я никогда не думала о том, что делать с этими архивами. В 2018-м я решила создать сайт, отсканировать все свои фотографии и выложить их в качестве подарка россиянам, чтобы показать, как много Россия для меня значит. Я знала, что сайт привлечет внимание, но была просто шокирована тем, как много людей пришли в восторг. Они увидели всех своих кумиров 1980-х в их повседневной жизни: на пляже, на кухне, на концертах, на репетициях. Россияне очень ностальгировали по тому времени. И я поняла, что мои архивы могут сделать людей счастливыми.

Большинство представляют Виктора Цоя как сильного, холодного и замкнутого человека — просто недостижимую фигуру. Поэтому мне было важно рассказать и показать, каким он был на самом деле: большим шутником, добрым, веселым, теплым и общительным. Знаете, в 1980-е Виктор ходил на тусовки, но не задерживался там надолго — и предпочитал проводить время с очень небольшой группой друзей: это была я, Юрий Каспарян, Густав Гурьянов, жена Виктора Марьяна и, конечно же, их сын Саша. И в этом узком кругу Цой был очень открытым.

Еще я решила издать фотоальбомы. Одно дело, когда фотографии выложены на сайте. А в книгах можно рассказать истории, что происходит на фото. В мемуарах я веду повествование в хронологическом порядке, пересказываю свои интервью с музыкантами, сделанные в 1984–1986 годах. Рассказываю о том, что говорил Кинчев, что говорил Цой, что говорил Африка, что говорил Мамонов. А в фотоальбомах можно прочитать полные расшифровки этих интервью.

— Еще на вашем ютьюб-канале недавно вышли документальные фильмы о Викторе Цое, лидере «Зоопарка» Майке Науменко и главном битломане СССР Коле Васине. Их режиссером выступил Андрей Айрапетов. Как вы с ним познакомились?

— Когда умер мой хороший друг Саша Липницкий, я была совершенно убита. В это же время со мной неожиданно связался Андрей Айрапетов, которого я до этого не знала. Он написал: «Я работал с Сашей Липницким, мы обсуждали с ним документальный фильм о вас. Саши теперь нет, но я все равно хотел бы этим заняться». Я ему что-то ответила, но не восприняла всерьез и забыла. Но он связывался со мной каждые три или четыре недели — он был так настойчив и увлечен, что в конце концов я согласилась (хотя не понимала, почему надо снимать фильм обо мне, а не моих друзьях-музыкантах).

Я передала ему весь свой видеоархив. И он снял потрясающий трехсерийный документальный фильм обо мне, где абсолютно точно рассказывает историю моей жизни в России, — это невероятно. Сейчас проект пока на паузе [снят, но не опубликован], потому что мы пытаемся привлечь к сотрудничеству американскую компанию, но в Америке все медленно и сложно.

Затем мы решили сделать еще несколько фильмов — и начали с картины о Майке, поскольку приближалось его 70-летие.

Когда я приезжала в Россию в 2018–2020 годах по поводу выхода моих книг, меня часто спрашивали, почему Майка и «Зоопарка» не было на музыкальном сборнике «Red Wave». Вместо них я выбрала «Алису» — и все еще думаю, что это было правильное решение. Для западной аудитории, которая еще не знала русский рок, Кинчев обладал какой-то магической привлекательностью. А «Зоопарк» был ближе к The Rolling Stones или чему-то подобному, [что американская публика уже слышала]. Но я признаю его наследие: Майк, как и Борис, один из отцов-основателей русского рок-н-ролла. Поэтому я была очень рада сделать фильм о Майке — и для Майка.

Потом Андрей захотел сделать фильм о Викторе и «Кино», я согласилась. Затем приблизилось 80-летие Коли Васина. Я вспомнила, что у нас было замечательное интервью, которое мы записали с ним в 1980-е. Тогда в СССР мы с сестрой отсняли около 50 часов видеоматериалов — мы не знали, для чего мы это делаем. Просто любили всех этих людей и снимали на видеокамеру все подряд.

Мы выпустим еще один фильм про «Алису», один про «Странные игры» и один про Курехина.

— Это действительно важно, потому что и Майк, и Васин, и Курехин, по сравнению с БГ и Цоем, сейчас, к сожалению, скорее забыты. Их истории не так подробно рассказаны и исследованы.

— Да, у меня есть отличный материал для документального фильма о Курехине: архивное интервью с Сергеем, записи многих концертов «Поп-механики». Мы обязательно его выпустим. А следом мы попробуем сделать документальный фильм о создании «Red Wave» — в июне 2026 года будет 40 лет со дня выхода этого альбома. Частично там будут мои архивные материалы, а частично — анимация.

И еще я знаю, что [гитарист «Кино» и нынешний лидер группы] Юрий Каспарян со своей женой снимают документальный фильм о Густаве. Я им тоже передала мои архивы. Густава больше нет, его наследие в «Кино», кажется, остается на втором плане, хотя он был очень важен для группы. Например, он увлекался модой, что повлияло на весь стиль группы — на то, как участники «Кино» выглядели и одевались.

— К вопросу о наследии «Red Wave». В 1980-е годы, в эпоху холодной войны вы решили наводить культурные мосты между двумя империями. Конечно, тогда уже шла перестройка, но ваш персональный вклад в это дело тоже ощутим. Как думаете, сейчас культура может объединить людей?

— Трудно сказать, нынешний мир очень странный.

Представление американцев о русских в 1980-х было очень ограниченным: мы знали только то, что нам говорили политики, что показывали в новостях. СССР называли «империей зла». Мы видели кадры с русскими, которые выглядели как какое-то поколение 1950-х, — мне кажется, американцы даже над ними посмеивались. И тут я встретила всех этих ленинградских рокеров. Вернувшись в США после поездки в СССР в 1984-м, я всем говорила: «Боже, в СССР самые крутые рокеры!». Все смеялись и отвечали, что в СССР рока нет.

Потом в 1985-м был знаменитый концерт Live Aid, где участвовала советская группа «Автограф», — это было большое событие. И все снова посмеивались, типа, мы же говорили, они слишком отсталые и старомодные. Поэтому мне было важно выпустить «Red Wave», показать этих [настоящих советских] модников, которые, даже не имея денег и доступа к западным шмоткам, сами себе делают крутую одежду. Показать, как они двигаются, что и как поют.

Я отправила по одной копии альбома Горбачеву и Рейгану. И, предположительно, кто-то из ВААП передал Горбачеву альбом с надписью «Четыре андеграундные группы из СССР». Горбачев посмотрел на обложку и сказал что-то вроде: «Почему эти группы выпускают на Западе, а у нас нет?» И один этот вопрос Горбачева сразу снял все барьеры в России. На следующий день всем группам внезапно разрешили выступать на телевидении и радио, выпускать пластинки и гастролировать. Так что «Red Wave» помог советским рокерам не только на Западе, но и в СССР.

— Я думал, что история про Горбачева скорее миф. Но вы говорите, что это правда?

— Впервые это всплыло, предположительно, в книге [критика] Александра Кушнира о Курехине «Безумная механика русского рока». Его знакомый работал в ВААП — он знал коллегу, который показывал альбом Горбачеву. А потом жена Александра Кана, историк Анна Кан, нашла этому подтверждение, когда писала свою докторскую диссертацию в одном из британских университетов.

У меня тоже есть подтверждение. Когда в 2020 году я публиковала свои мемуары в США, то получила одобрение от офиса Горбачева на то, чтобы поместить в книге его цитату на английском: «Если эти группы изданы на Западе, то почему их не издают у нас?» Так что это цитата, которую они [представители Горбачева], по сути, одобрили.

— После «Красной волны» советские рокеры выпустили несколько любопытных зарубежных проектов. Например, БГ впервые отправился в Великобританию и США, где записал альбомы «Radio Silence» и «Radio London». Они провалились в хит-парадах, БГ скандально выступил на шоу Дэвида Леттермана, и на этом его англоязычная карьера закончилась. Как вы спустя годы оцениваете эти пластинки?

— Борис — единственный среди советских рокеров, кто мог бы стать мировой звездой. Мы проводили много времени вместе, писали песни. Он писал и на английском, он потрясающий поэт, у него стопроцентный талант. Однажды я обязательно выпущу запись, сохранившуюся на кассете, где он поет по-английски и играет на акустической гитаре.

Думаю, что «Radio Silence» был действительно хорош. Мне очень нравилась заглавная песня, она трогала меня до глубины души. Но проблема заключалась в том [стилистическом] направлении, которое они выбрали с Дэйвом Стюартом, продюсером пластинки. Возможно, если бы в качестве продюсера пригласили Дэвида Боуи или Грэма Нэша из Crosby, Stills and Nash, то стиль альбома больше бы подошел. Тогда Борису уже было за 30, он стал более зрелым, более лиричным.

Когда я смотрела шоу Дэвида Леттермана, конечно, я сперва подумала: «Боже, Борис, тебе не следовало этого говорить». Но он не играл ни в какие игры. Знаете, в Америке мы часто видим знаменитостей, которые притворяются идеальными. Русские же не притворяются — они такие, какие есть, они уверены в себе и говорят то, что думают. Поэтому Борис не раздумывал над ответом — он такой, какой есть, и никто не может его изменить. И если это значит, что американская карьера будет разрушена, плевать.

— Вы упомянули ваши записи с БГ. Ваш совместный альбом под названием «Stay Together» только недавно вышел стримингах. Почему?

— До поездки в СССР 1980-х у меня вышел один альбом в Штатах, потом возникли проблемы с менеджером и мы расстались. Когда я возвращалась в США, то записывала там в студии наши с Борисом песни в хорошем качестве — нам это нравилось, но никакого особого плана не было.

Пару раз, в 1985–1986 годах, я передавала некоторые песни американским звукозаписывающим компаниям, почти заключила контракт, но планы не осуществились — и вскоре я полностью погрузилась в российскую жизнь. В 1989-м я переехала в Москву и моя карьера в СССР тогда уже развивалась на полную катушку. В то время я практически не бывала в Штатах.

Мы никогда не думали о выпуске этого альбома в СССР: [андеграундные] рок-музыканты еще не могли тогда официально выпускать свою музыку. Все записывалось подпольно и распространялось на черном рынке.

— Вы много сотрудничали с «Кино» — вашими большими друзьями, гитарист Юрий Каспарян был вашим мужем — и вы также написали английские тексты для некоторых их песен. Были ли у вас тогда какие-то большие планы по поводу «Кино»? Записать с ними альбом в США, поехать в зарубежный тур?

— После «Red Wave» я решила выпустить «Группу крови» в США. Привезла в СССР четырехдорожечный магнитофон — и «Кино» записали на нем этот альбом; я издала его [в 1989 году на лейбле Gold Castle Records]. Наверное, мы бы еще что-нибудь сделали вместе, но меня оторвали от всей той жизни, от моих друзей, которые были моей семьей [запретив въезд в СССР].

Пока я была врагом Советского государства, я каждый день слушала песни моих друзей, чтобы чувствовать связь с ними. И когда я слушала их, у меня в голове всплывали собственные тексты — большинство песен на английском языке, которые я сочиняла на музыку «Алисы», «Странных игр» и «Кино», я написала именно в это время.

Такова Россия: ты думаешь, что все в порядке, но вдруг становишься врагом. Я очень злилась на советских чиновников, а также американских политиков, которые, как мне казалось, мне не помогают. И тогда мне в голову пришли слова песни «Petty Men» — обо всех этих людях у власти, которые не помогают, а просто давят мелких людей. Я очень быстро сочинила и записала эту песню.

Забавно, что, когда я наконец вернулась в СССР в конце 1987 года, я еще не знала, какой значительной стала оригинальная «Перемен». Это была одна из самых популярных песен в СССР. Поэтому я не стала выпускать свою версию. Она вышла только недавно — на одном из последних альбомов лейбла Maschina Records.

— Что вы думаете о нынешней реинкарнации «Кино»? Как оцениваете идею перезаписать старые песни в новых аранжировках с оригинальным вокалом Цоя?

— Мне нравится эта реинкарнация. Музыка, энергия, личность Виктора очень важны для россиян, да и для людей по всему миру, — я постоянно вижу, как слушают «Кино». Каждый раз, когда начинает играть любая их песня, тебя охватывает волна тепла, она становится твоей частью.

Я была на одном из первых концертов нового «Кино», кажется, в январе 2022-го в Москве. Это было невероятно. Особенно меня поразил видеоряд, специально созданный под каждую песню под руководством Саши Цоя. Меня это так тронуло. Если бы Виктор снимал что-то подобное, получилось бы так же. Мне кажется, за кулисами я немного смутила Сашу, когда зашла со слезами на глазах и сказала: «Саша, ты такой невероятный». Я и знать не знала, какой он талантливый художник. Он так хорошо понимает и чувствует своего отца.

Перезаписанные альбомы мне очень нравятся. В 1980-е «Кино» и «Аквариум» ни на что не жаловались, их не волновали игры по-крупному; но у всех была одна проблема — не было доступа к качественным инструментам и оборудованию для записи. Поэтому, я думаю, Виктор был бы рад услышать эти песни в таком отличном качестве.

Когда мы снова встретились с Юрием Каспаряном в 2018 году в его квартире в Петербурге, он показал мне отрывок из своего проекта «Симфоническое Кино» и я чуть не расплакалась. Знаете, Юрий очень спокойный человек, который просто идет по жизни и редко берет на себя инициативу. Но когда я увидела «Симфоническое Кино», я подумала: «Боже, Виктор сказал бы, что ты гений». Он точно сказал бы Юрию: «Давно пора. Ты наконец реализовал свой талант».

Я считаю и «Симфоническое Кино», и реинкарнацию группы просто потрясающими. В Викторе, в его энергии, в его музыке, в его текстах есть что-то, что заставляет людей чувствовать себя лучше. Сегодня люди стали менее счастливыми, как будто им чего-то не хватает, — и я думаю, что «Кино» восполняет эту потребность. Эта музыка помогает людям лучше относиться к жизни и к миру. Поэтому чем больше будет «Кино» — альбомов, концертов, документальных фильмов, книг, — тем лучше.

— То есть новые шоу можно считать настоящими концертами «Кино»? Насколько они похожи по энергетике на концерты 1980-х?

— Абсолютно. Та же энергетика. В них чувствуется Виктор. Я рада, что они не сделали его голограмму, есть только голос. Иногда я слышу его в своей голове — Виктор разговаривает со мной. Его дух все еще здесь.

И, как я уже говорила, эта реинкарнация «Кино» как будто вынудила Юрия стать фронтменом. Он стал действительно крутым гитаристом. На концертах он едва ли не главная звезда, и он этого заслуживает, он отлично выглядит. Раньше он всегда прятался за гитарой и был полностью погружен в себя, а эти новые концерты словно бы вытащили Юрия на свет. И он еще и подпевает. Я даже удивилась: «Почему ты никогда не подпевал Виктору в 1980-х?» А он ответил: «Ну знаешь, потому что Густав подпевал».

— Мне нравится свежий альбом «Кино» «Молнии Индры», поскольку он сфокусирован на не самых известных песнях Цоя. Но мне кажется слегка странным другой недавний релиз группы: в прошлом году «Кино» полностью перезаписали альбом «Это не любовь». На мой взгляд, несовершенство оригинальной записи — там только две гитары и драм-машина — как раз и делает этот альбом таким уникальным.

— Согласна на 100%. Оригинальные версии самые культовые. Ограниченные условия сделали их такими сырыми, чистыми и мощными.

Но вот что я вспоминаю. В июле 1987-го я тайком пробралась на пароме на семь часов в Ленинград. Мы сидели на кухне у Бориса, и там были музыканты «Кино» (оттуда есть замечательные кадры). И в какой-то момент я включила Виктору на плеере Walkman свою версию «Перемен». Он слушал и кивал головой в такт, словно говоря: «Вау, моя песня действительно хорошо звучит на хорошем оборудовании». Уже тогда он задумывался об этом [о качестве записи]. Но не думаю, что новые версии как-то портят или отменяют старые. Старые версии выдерживают испытание временем. Они всегда будут.

— Вы продолжаете общаться с Борисом? Вы сказали, что не общались 20 лет.

— Ну, потому что тогда не было интернета и айфонов. Когда я уехала в 1996-м обратно в США, единственные, кто звонил мне раз в год из России, были либо Саша Липницкий, либо Сева Гаккель.

Русские живут в моменте, они живут одним днем. И мне это очень нравилось, я старалась быть такой же, когда жила в СССР. Поэтому совершенно естественно, что, когда я уехала и не было простого способа связаться с русскими, они просто продолжали жить своей жизнью, а я продолжала жить своей.

Но когда мы снова встретились с Борисом, у меня было ощущение, будто бы и дня не прошло. Мы общались в вотсапе, иногда обсуждали события в мире. Порой я думала: «Боже, мне 65, а Борис все еще мой учитель». Он удивительный человек. Он говорит философские вещи, которые до сих пор влияют на меня. Мне так повезло оказаться рядом с его светом — он просветленный человек. Я бы сказала, что из всех моих русских друзей трое, которые действительно больше всего повлияли на меня как на личность, — это Борис, Виктор и Курехин. Они часть меня.

— Сейчас российские власти объявили БГ «иностранным агентом».

— Это разбивает мне сердце. Он один из отцов-основателей русского рока, настоящая икона, он очень дорог для россиян. Обвинения в том, что он «иностранный агент», звучат неубедительно. Просто кому-то захотелось это сделать. Я думаю, Борис и все мои русские друзья — мирные люди. У всех есть семьи, у всех есть дети. Они [российские власти] пытаются стереть Бориса из памяти, но я не думаю, что это возможно. Для меня он — символ России. Я верю, что в какой-то момент он вернется как герой. Возможно, это произойдет, когда его здесь [на Земле] уже не будет.

Однажды я спросила его, куда катится мир. Он ответил: «Джо, войны и конфликты по всему миру были всегда, просто нынешний оказался ближе к нам». Он всегда смотрит шире. И всегда верит в мир и в добро. В другой раз я написала ему: «Надеюсь, все наладится». Он ответил: «Мы не можем надеяться. Каждый человек должен показать, как он хочет мира. Сделать что-то».

И я поняла, что мои документальные фильмы, альбомы — это и есть то, что я могу сделать для мира. Как и 40 лет назад, существует цензура. И я делаю то же, что и 40 лет назад. Показываю миру русских музыкантов и говорю: «Смотрите, они такие же, как мы!» Все, что я могу сделать, — это попытаться заново наводить мосты.

— Были ли у вас проблемы с распространением ваших книг в России — в частности, книги 2023 года о БГ «Я начинаю с неба»?

— Я была уверена, что книга о Борисе ни за что не выйдет к его 70-летию. Я так гордилась этой работой, ведь в ней раскрывалось нечто личное между мной и Борисом. Обычно этого никто не видит.

В книге есть раздел с нашей перепиской в вотсапе: его фотографии (он всегда делает селфи для меня или присылает какой-нибудь вид Лондона), его философские или буддистские высказывания. Он согласился на публикацию этих материалов. За несколько дней до отправки в печать издательство АСТ прислало мне письмо: «Поскольку Борис объявлен „иностранным агентом“, нам нужно поместить плашку в конце. Вы не против?» Я спросила у Бориса, он ответил: «Конечно». И я тоже согласилась. Так что нам было все равно. Куда важнее было выпустить книгу. Я была очень рада, что ее все-таки опубликовали. Думаю, были некоторые трудности с распространением книги в книжных магазинах — они не хотели лишних проблем, как и 40 лет назад при коммунизме.

Реальная проблема возникла, когда мы снимали документальный фильм о Майке Науменко, [который вышел в мае 2025 года]. Там была пара кадров с Борисом, а еще в одном месте закадровый текст рассказывал, как Борис помогал Майку с его первым альбомом.

Первый канал захотел показать этот фильм — и я очень рада, что они это сделали. Но мне нужно было решиться вырезать из фильма эти моменты с Борисом. Для меня, как и для любого, кто пережил коммунизм, это был вопрос компромисса. Ты решаешь, что для тебя важнее — выстоять на все 100% и отказаться от трансляции или где-то выгоднее пойти на уступки. Мне было важно сохранить наследие Науменко. В фильме есть интервью, которое я взяла у Майка в 1986 году, из него мы ничего не вырезали. Удаление двух упоминаний Бориса не изменило сути, поэтому я решила сделать это. Мне было важнее поддержать наследие Майка.

Но потом, когда мы снимали часовой документальный фильм о Викторе, я почувствовала, что не смогу его перемонтировать [для Первого канала]. В нем есть интервью 1988 года, которое Виктор дает на английском языке, и еще несколько других интервью, где Виктор сам рассказывает о том, как Борис помогал ему с продюсированием его первого альбома. Здесь я не могла ничего вырезать — и в итоге я решила просто выложить этот фильм в ютьюбе.

Нам за эти фильмы не платят. Мы выпускаем их, потому что это важно для моих друзей. Это подарок для всех, кто любит «Кино», кто любит Бориса.

В книге «Моя последняя глава», которую только что напечатали в России [издательство АСТ], упоминаются четыре человека с пометкой «иностранный агент». Это Борис Гребенщиков, Андрей Макаревич, Артемий Троицкий и режиссер Роман Качанов. Но знаете что? Ничего страшного. Главное — опубликовать историю, чтобы читатели могли ею насладиться. 

— В молодости Цой пел про «безъядерную зону». Теперь же его «Кукушку» и «Группу крови» исполняют на патриотических Z-митингах. Заслуживает ли его наследие этого?

— Я знала Виктора очень хорошо. Есть одно интервью, кажется, 1985 года, где я спрашиваю его в конце: «Чего ты хочешь от будущего?» И он сразу же ответил: «Во-первых, чтобы не было войны». Виктор был очень миролюбивым человеком. Он с уважением относился к людям, к животным, к природе. Хотел счастья и мира для всех.

Некоторые его песни зажили собственной жизнью. Не все они политические. Я спрашивала Виктора, политическая ли, например, песня «Перемен». И он говорил: «Нет, мои песни о психологической клетке, которая есть у каждого внутри, и я просто хочу, чтобы люди вырвались из нее и что-нибудь сделали». Он не говорил, что им делать — просто понимал, что у каждого внутри свой конфликт. С помощью «Перемен» из своей клетки пытались вырваться, например, люди в Беларуси — думаю, Виктор бы не возражал против этого. Виктор пел: «Между землей и небом война». Он понимал, что война — это часть человеческого бытия. Как и Борис говорил, что война всегда есть и всегда будет. Это темная часть человеческой природы.

Но когда песни Виктора поют на патриотических митингах в России, меня это не радует. Не думаю, что ему бы это понравилось. Когда я вижу, как они это делают, мне просто становится очень плохо. Но затем я просто сосредотачиваюсь на том, что я сама могу сделать. 

Не мое дело судить кого-то. Меня всегда спрашивают, что я думаю о моих друзьях, которые все еще в России, поддерживают ли они то, что происходит, или нет. И я всегда отвечаю, что если я чему-то и научилась за свои 65 лет, так это никогда никого не осуждать. Мы не знаем, в какой ситуации они находятся, мы не знаем, почему они делают то, что делают. Я прожила в СССР два года при коммунизме — выживать там было очень сложно, часто приходилось выбирать. Мои друзья для меня как члены семьи. Возможно, я не совсем согласна с их словами или поступками, но я никогда не перестану любить ни одного из них.

— Возможно, вы слышали про журналиста Александра Морсина, у которого есть телеграм-канал «Между The Rolling Stones и Достоевским». Он давно изучает советскую музыку периода 1980-х — и, в частности, почти маниакально отыскивает неточности в ваших интервью и воспоминаниях. Подозреваю, это интервью он тоже будет внимательно анализировать. В целом он считает, что не альбом «Red Wave» заставил Горбачева и власти СССР официально издать на «Мелодии» записи подпольных рок-групп — есть противоположные воспоминания других очевидцев. Допускаете ли вы, что наша память с годами становится избирательнее?

— Когда выходил «Red Wave», я даже не понимала, что сделала что-то кроме того, что открыла американцам глаза на русский рок. Лет 30 или даже больше я и не думала о большем влиянии. Только когда вышла книга о Курехине, где было написано про Горбачева, я подумала: «Вы шутите? Неужели я действительно сделала это?» И тот факт, что Горбачев разрешил использовать цитату в моей книге на английском, подтверждает это.

Мне не особо важно, что говорят другие. Обязательно найдутся люди, которые скажут о тебе противоположное.

Отвечая на ваш вопрос — можем ли мы приукрашать события в наших воспоминаниях, — да, так действительно бывает. Но вы должны помнить, что у меня есть тысячи фотографий и более 50 часов видеозаписей. Большинство историй, о которых я пишу в своих книгах, я видела своими глазами. Я ничего не выдумываю.

Конечно, какой-нибудь критик может сказать, что кто-то раздул историю про зарождение американского рока 1960-х, как и ленинградского рока 1980-х. Но опять же есть видео, есть концертные записи, есть интервью тех времен. Думаю, бывают волшебные периоды, когда звезды выстраиваются в ряд и происходит что-то невероятное, что остается навсегда. Когда я уезжала из России, я никогда и не думала, что это будет кому-то еще интересно. Лишь спустя десятилетия люди стали говорить, насколько потрясающая моя история, как они хотят ее услышать, как они хотят, чтобы я написала книгу. Очевидно, люди понимают, что 1980-е для ленинградского рока были волшебным временем. Могу лишь сказать, что мне очень жаль, что этому журналисту не довелось пережить то же самое.

— Другой пример о разнице воспоминаний. БГ сильно критиковал фильм «Лето» Кирилла Серебренникова, рассказывающий о Майке и Цое. Еще на этапе сценария он говорил, что все написанное в нем неправда, сочиненная московскими хипстерами. А когда вышел фильм, он не смог его досмотреть, ушел из зала через полчаса. Но многие диалоги в этом фильме основаны на мемуарах жены Майка Натальи. Я их читал, они просто скопированы в фильм — ни одно слово не изменено.

— Борис имел право расстроиться, и я вам объясню почему. Когда режиссеры пишут сценарии, они немного приукрашивают реальность — что-то придумывают или меняют, это нормально. Но не нормально, когда изменяется сама история произошедшего. Самая большая проблема с фильмом «Лето» заключается в том, что зритель думает, будто Майк Науменко нашел Виктора Цоя, стал его наставником и привел его в рок-клуб. На самом деле это был Борис. Так что этот сценарий искажал наследие Бориса.

Вторая проблема, которая лично у меня возникла с «Летом», — это образ Виктора. У Виктора очень особая энергетика. Он двигался с какой-то легкостью, словно парил в полудюйме от земли. Таким был Барышников, таким был Брюс Ли, таким был и Виктор. И еще у Виктора очень узкое лицо, и, когда он пел и поворачивался, была видна четкая линия подбородка. Актер, игравший Виктора [корейский актер Тео Ю], на мой взгляд, не обладал его сущностью. Он слишком приземленный. У него всего этого не было.

Но в целом это очень увлекательный фильм. Сцена в автобусе, где русские пассажиры поют «Passenger» Игги Попа, — одна из моих самых любимых в кино. Мне кажется, что «Лето» очень похож и ничуть не хуже фильма «Почти знаменит» Кэмерона Кроу.

— Говорю это с прискорбием, но, на мой взгляд, время показало, что советский рок идеологически оказался пшиком. Я имею в виду, что все строили из себя революционеров и борцов за мир — а сейчас превратились в скучных безликих консерваторов и ретроградов. Пытались казаться космополитами — а стали националистами, выискивающими врагов среди ближайших соседей. В этом смысле война провела последнюю черту. На светлой стороне остались единицы. Действительно ли русский рок влиял на историю? Или просто подстраивался под меняющиеся реалии?

— Русский рок стопроцентно повлиял на историю. В 1980-х во время наших интервью я постоянно спрашивала Бориса о политике. Он отвечал: «Я не думаю о политике. Когда пишешь политическую песню, она становится модной, а через неделю всем уже плевать. Я пишу про жизнь, про людей, которые освобождают свою душу и обретают себя». Большинство рокеров в Ленинграде были откровенно аполитичны. Они жили при коммунизме и нашли для себя параллельную вселенную, где можно было процветать и творить. Для меня это стало большим откровением. 

Меня часто спрашивают, что самое важное я узнала о России. Это понимание значения свободы. Я думала, что США — одна из самых свободных стран в мире. Но за два года жизни в СССР мое понимание сильно изменилось. Гораздо важнее свобода духа, которая была у моих друзей. Они были свободнее в отношении самих себя, своего тела, своего отношения к жизни. 

Это полностью изменило мое представление о том, что значит быть человеком. В Америке я, может, и была свободна с точки зрения законов, но я не была свободна как человек. В Лос-Анджелесе тебя пичкали телешоу о прекрасных людях с красивыми модельными телами. И если ты не был на них похож, то чувствовал, что ты недостаточно хорош. В Ленинграде было по-другому.

Нельзя преуменьшать то, что сделали эти люди и кем они были. Они не пытались свергнуть коммунизм. Они выбрали другой путь. Они пытались показать людям, что можно сделать в своей жизни куда больше — понять, что делает вас счастливыми. Если законы вашей страны дают вам много свобод, это еще не значит, что они гарантируют счастье. Нас делает счастливыми наше окружение: зеленые деревья, животные, общение с близкими друзьями и семьями, а не правительства наших стран, политические взгляды и законы.