«Понятно, что ты можешь говорить, что хочешь, но для кого ты это говоришь?» Как к конфликтам российских оппозиционеров в эмиграции относятся политики, продолжающие работать в РФ? И что об этом думают политологи?

Российские оппозицонеры, уехавшие из страны из-за войны, постоянно ссорятся в соцсетях — порой кажется, что эти конфликты занимают их куда больше, чем политическая работа и попытки не терять связь с теми, кто в будущем может стать их потенциальными избирателями. «Берег» узнал у политиков, продолжающих работать в России, а также двух политологов, как скандалы среди российских оппозиционеров в эмиграции отражаются на их репутации и перспективах.

Екатерина Дунцова

журналистка, бывший депутат Ржевской городской думы, лидер незарегистрированной партии «Рассвет»

Я понимаю, что заниматься российской политикой за границей — очень сложно. Ты не чувствуешь, что происходит в реальности, не чувствуешь настроение людей. Понятно, что ты можешь говорить, что хочешь, но для кого ты это говоришь?

[В рядах оппозиции за пределами России] чувствуется разобщенность. Очень грустно наблюдать, как коллеги выясняют отношения, вместо того, чтобы объединиться и заниматься действительно важными вещами. Я не говорю, что они вообще ничего не делают — конечно, делают, — но на первый план почему-то выходит негатив.

Эти скандалы не помогают людям [в РФ] почувствовать, что есть что-то общее, к чему можно стремиться. Остающиеся в России смотрели на ребят, которым удалось уехать, с надеждой, что те себя сохранят. А вместо этого начались бесконечные разборки. Конечно, у людей наступает разочарование. Люди видят эти ссоры и препирания — и думают: а зачем вообще что-то делать, если перспектив никаких нет?

Отсутствие образа будущего — ключевая проблема сейчас. Что мы [политики] хотим сделать, чтобы сохранить [оппозиционное] сообщество? Сейчас мы как оппозиция почти не двигаемся с места, буквально топчемся на месте. Потому что мы не думаем вместе о том, как мы будем жить дальше, а [обсуждаем,] настолько все грустно и ограничено, как люди будто замерли. Хочется, чтобы движение продолжилось, чтобы мы видели, что может быть дальше.

Думаю, сейчас идет переформирование оппозиционных сил, и в будущем у нас должна быть совершенно другая структура с другими людьми. Надеюсь, нам удастся уйти от вертикальной власти, которая порождает отсутствие инициативы и мешает развиваться местному самоуправлению, регионам и так далее. Она же мешает и оппозиционной структуре, поэтому мы [в партии «Рассвет»] стараемся развивать наше сообщество в горизонтальном формате.

Горизонтальная структура как раз устроена так, что в любой момент каждый из участников может заменить другого, и не будет так, что, допустим, лидер уходит — и все рассыпается. Думаю, что оппозиция будущего должна быть построена именно по принципам горизонтального сообщества.

Лев Шлосберг

политик, заместитель председателя партии «Яблоко»

Максимально тесная связь с обществом, которое ты представляешь, — первое и главное условие для политика. Понятно, что век электронной коммуникации предоставил людям невиданные ранее технические возможности. Мы живем в режиме реального времени, можем наблюдать за событиями, происходящими в эту минуту в другом полушарии. Но это не отменяет важности нахождения политика внутри сообщества, интересы и взгляды которого он отражает.

Никакая электронная коммуникация не может заместить того, что я бы назвал «чувством страны». Температуру по больнице можно измерить, только находясь в этой больнице. Все остальное — эрзац-впечатления. Я понимаю, что многим людям трудно признаться даже себе, что оттуда, где ты находишься, уже нельзя чувствовать и понимать свою страну полноценно. Но само общество очень остро чувствует личную сопричастность политика либо ее отсутствие.

Я не вижу никаких способов выполнить условие сопричастности, если политик находится за пределами страны. Не знаю ни одного примера, чтобы политик, покинувший Россию, сохранил живые и естественные общественные связи. Чтобы понимать, что и как делать, о чем и как говорить с людьми, нужно исследовать и слышать общество — причем не через политологов, психологов и других специалистов, а непосредственно, самостоятельно.

Оказавшись за границей, политики теряют естественные множественные связи с обществом — это неизбежный процесс, и никого нельзя обвинять в том, что так происходит. Человек попадает в другой общественный контекст, другую систему политических координат, другое жизненное пространство. 

Мне кажется, для политиков, оказавшихся в эмиграции, большая драма, а для некоторых даже трагедия, заключается в том, что они по инерции продолжают делать то, что пытались делать здесь, и теми же способами. Но это невозможно, это ни к чему не приведет. Стримы, социальные сети, ютьюб с попытками смотреть на происходящее в стране издалека, похожи на жизнь за стеклом. 

То, что политик говорит, находясь в России, со всеми нашими существенными ограничениями и обстоятельствами риска, — все равно находится в совершенно другой весовой категории, на другом уровне отношений с людьми. Это не дистанционные отношения вместо утраченных связей, а проживаемое вместе время — вместе даже с теми, с кем ты не согласен и кто борется с тобой. Этот опыт совместного проживания и переживания катастрофы (даже с разных позиций) создает для политика возможность разговора с обществом на одном языке, потому что только общий опыт рождает общность. 

В целом это разговор о том, какими будут будущие перемены в России — насильственными или мирными, эволюционными. Многие политики, вынужденные покинуть страну, склоняются не просто к неизбежности, но к желательности насилия. Я никогда не приму эту позицию. Она приведет нас в гражданскую войну. Избежать ее смогут только те политики, которые сохранят прямое общение с людьми внутри страны сейчас. Мы не будем стрелять по своему дому и его жителям на поражение, мы будем искать мирный компромисс и выход.

Александр Кынев

политолог, специалист по региональным политическим процессам России и стран СНГ

Уехавшие из России оппозиционеры — куда более радикальны, чем те, кто продолжает пытаться работать в стране. Естественно, они больше ориентируются на тех, кто им помогает. Их много, поэтому между ними идет жесткая борьба: каждый должен доказывать, что нужно помогать именно ему. Поэтому они заинтересованы в радикализации своей повестки и скандалах. То есть они живут в контексте борьбы за выживание, и все сильнее отдаляются от того, что на самом деле происходит внутри России.

Чтобы снова приблизиться к своим потенциальным избирателям, то есть к тем, кто живет в России, оппозиционные политики могли бы расширить свою работу на два направления. Первое — забота о будущем, второе — расширение аудитории.

Что касается первого, то если вы всерьез намерены возвращаться, вы должны делать и говорить то, что можно конвертировать в политическую позицию, которая привлечет людей. Например, заявления о том, что вы донатили ВСУ, к этому точно не относятся: объяснить кому-то, почему вы давали деньги на убийство соотечественников, вы не сможете никогда.

Второе — расширение аудитории. Речь о том, чтобы защищать права тех, кто уехал не по политическим, а по личным мотивам — по работе, ради воспитания детей в лучших условиях. Эта аудитория намного шире, чем политические эмигранты. Им можно помогать с документами, открытием счетов, оказывать юридическую помощь, когда их права нарушают.

Почему эта публика кажется не такой привлекательной, как политические беженцы? Для кого-то — потому что эти люди больше «про деньги», чем про убеждения. Другие боятся потерять финансирование, ведь их могут начать критиковать представители украинских диаспор — за защиту русских объявят «новыми имперцами».

Практически не вижу сейчас работы ни по первому, ни по второму направлению. Вижу, что российская оппозиция сама лишает себя будущего в России.

Кирилл Шамиев

политолог, исследователь российской политики и гражданско-военных отношений

Сейчас, на фоне военных успехов России в Украине, победы Дональда Трампа [на выборах в США] и проблем в европейской политике, естественно, тема российской оппозиции кажется не первостепенной. На переднем плане — национальные проблемы, война в Украине и куда более насущные проблемы ближайшего будущего.

С другой стороны, не надо забывать: российская оппозиция сильна уже потому, что она существует. Даже пока она действует за границей, у нее остаются каналы связи с российской аудиторией. Это полезно, потому что так критически настроенные россияне получают представление об альтернативной политической реальности, какой бы далекой она сейчас ни была. Если даже такая российская оппозиция исчезнет, можно будет ставить крест: останется только Владимир Путин. Поэтому на них будут продолжать давить из Кремля — для власти это безусловно важная, обязательная составляющая работы, потому что в идеале даже разрозненной оппозиции за границей полностью не должно существовать. Признание политиков и активистов «иностранными агентами», а их движения — «экстремистскими» и «нежелательными», автоматически вносит оппозицию в список противников российских силовых структур.

Я не думаю, что конфликты [в рядах оппозиции] прекратятся. Сравнительные исследования показывают, что во всех диаспоральных движениях они есть. Но это не значит, что оппозиционерам не надо думать о негативных последствиях этих конфликтов. Их интенсивность может быть разной. На мой взгляд, было бы полезно, если бы российские оппозиционные политики имели бы больше выдержки и меньше сидели в твиттере.

При этом их сторонникам нужно понять: если они действительно хотят альтернативной российской политики, то эти скандалы не должны влиять на их убеждения. Если кого-то скандалы среди оппозиционеров делают сторонниками нынешней власти, то это не проблемы оппозиционеров: значит, такие взгляды у человека уже были, пусть и в неустойчивой форме. Оппозиция и власть борются за мобилизацию нейтрального и апатичного большинства, тогда как убежденные адепты вряд ли поменяют свои взгляды. Даже полное поражение одной из сторон скорее выведет таких из людей из активной политики, но не изменит из глубинные взгляды.