«Крепко целую, поддержи маму. Твой болтливый папа» Публикуем лагерные письма Кронида Любарского — советского диссидента и организатора первого Дня политзаключенных. В них он рассказывал своей дочери, как вырасти хорошим человеком

Ровно 50 лет назад — 30 октября 1974 года — политические заключенные, сидевшие в Мордовии, Пермской области и Владимире, объявили однодневную голодовку. С этой акции в СССР начался ежегодный День политзаключенного, который отмечается и сейчас. Его идею предложили Кронид Любарский и Алексей Мурженко, сами отбывавшие наказание по политическим статьям в Дубравлаге. Мурженко — фигурант «самолетного дела»; Любарский — астрофизик и астроном, получивший пять лет по статье об «антисоветской агитации» за распространение самиздата. «Его первой и главной страстью были книги», — писала о диссиденте его жена Галина Салова. О книгах он — сначала из мордовского лагеря, а затем и из Владимирской тюрьмы — в редких письмах рассказывал и своей дочери Веронике (эти письма сохранились в семейном архиве). В 1972 году, когда отца арестовали, ей было всего 11 лет. «Берег» публикует фрагменты писем, в которых Любарский дает дочери книжные рекомендации и рассказывает о сказочной стране Дельфинии (которая, впрочем, больше напоминает реальность, чем вымысел).

Москва, Лефортово. Февраль 1973-го 

Это письмо Кронид Любарский написал дочери Веронике, когда той было 12 лет

Готовлюсь в дорогу, скоро буду себе шить шубу на попугаевом меху — так много у меня скопилось Пифовых перышек. Передай за них Пифу большое спасибо. Я первое его перышко еще год назад совершенно неожиданно нашел в лыжных штанах, которые мне передала мама. Представить себе, как я обрадовался, невозможно. Для этого надо быть в таком положении, в каком был тогда я (сейчас — что — пустяки!). Пиф был, таким образом, первый, от кого я здесь получил весточку. Большое ему за это спасибо. Поцелуй его за меня и дай сгущенки. 

Кстати, о Пифе, — есть очень хорошая книга бельгийского писателя Шарля де Костера «Легенда об Уленшпигеле». Я думаю, что тебе сейчас самое время ее прочесть. Когда будешь читать, обрати внимание особо на «урок птички», который Клаас дал своему сыну Уленшпигелю. Я думаю, что Пиф этот урок хорошо понимает, сам — птичка. Да и не только Пиф…

Вот, собственно, я и перешел к твоему вопросу о книгах. «Уленшпигеля» ты прочти обязательно. Ничего, что кое-чего не поймешь сразу, — мама объяснит. Это одна из тех хороших книг, которые в жизни надо перечитывать несколько раз и каждый раз будешь находить что-нибудь новое. Сейчас тебе, в шестом классе, интересно будет прочитать, потому что вы как раз проходите историю средних веков. Наверное, уже дошли или скоро дойдете до восстания нидерландских провинций против Испании и создания первой республики в Европе примерно начало XVI века. Вот как раз об этом времени и написан «Уленшпигель».

А если будешь учить историю и только по именам и датам — так и не будешь знать ее. Надо самой понюхать, как пахнут столетия, суметь так их увидеть, чтобы закрыть глаза — и станет видно, как люди тех времен ходят, едят, пьют, говорят. Это удивительно волнующее чувство — чувство истории. Его нужно у себя выработать и уметь мысленно переноситься в любое время и в любое место — и не пожалеешь. 

Так что попробуй начать с «Уленшпигеля». Кстати, когда дойдешь до того места, где Клаас и Уленшпигель слушают на площади, как глашатай читает указ императора (это где-то в начале), — покажи маме. Она оценит это и поймет, почему я об этом месте сейчас вспомнил. 

<…> Ну а по русской истории? Плохо то, что вы нескоро к ней подойдете, но ведь ты помнишь многое по четвертому классу, да и вообще… Взять бы тебе «Ледяной дом» Лажечникова [о времени правления Анны Иоанновны]. Это очень интересная книжка, только старая и тебе, может быть, покажется тяжеловатым язык. А вот, кстати, что совсем легко написано и прочитаешь запоем — это «Князь Серебряный» Алексея Толстого (не путай — Константиновича, а не Николаевича; это разные писатели). Неужели еще не читала? Это тот самый А. Толстой, стихи которого мы читали обычно за ужином — «Василий Шибанов» и другие. Обязательно прочитай! У нас есть его собрание сочинений. 

По-моему, в том же томе, где и «Князь Серебряный» есть еще и другие вещи: «Упырь» и «Семья вурдалака». Ты уж сама реши, читать тебе их или нет. Только учти, это очень страшные вещи. Если ты после этого будешь бояться оставаться одна дома — лучше не надо читать. Я в детстве после них много лет боялся одиночества и темноты. Помнишь, у дедушки Аркадия висит картина — головка девушки (это копия с картины знаменитого французского художника Ж.Б. Греза)! Так вот, я ее очень боялся, такой симпатичной девушки — мне все казалось, что портрет выйдет из рамы и пойдет бродить по комнате, как в «Упыре». Ну уж а «Семья вурдалака» — это вообще сплошной ужас. Мама тебе расскажет, как я ее, совсем уже взрослую, напугал этой повестью. А на днях я тут повторил эксперимент с одним моим товарищем — и с тем же результатом. Так что смотри, зря не рискуй. Хотя, я думаю, что после такого моего «отговаривания» ты тут же ринешься в кладовку за книгой. 

Впрочем, если говорить о книжках, то самое главное, что мне тебе хотелось посоветовать, — это вот что. Скоро вы заново будете проходить всю русскую классику, начиная с самого Ломоносова и Державина и до наших дней. И по опыту известно, и мама тебе это подтвердит, что после того, как какого-нибудь писателя проходят в школе, его уже никакими палками читать не заставишь. Бог знает, почему это так происходит, но это так, и совсем почти не зависит от учителя. Очень обидно, что из-за этого многие ребята совсем не знают русской литературы, а уж чем-чем, а литературой наш народ Бог не обидел!! Я даже затрудняюсь сказать, у кого еще были такие писатели, как у нас! Еще того хуже, когда многие книжки перестают читать, потому что их видели в кино. А никакое, даже самое лучшее, кино не дает о книжке никакого представления. 

Мне в свое время случайно повезло. Ты знаешь, как дедушка Аркадий любит русскую литературу. У него и сейчас еще осталось много книг, а раньше было куда больше. Когда я был в твоем возрасте, была война, и хороших детских книг не было совсем, а что было — не достанешь; вот я и читал то, что дома было. И ты знаешь, было очень интересно. Так что, пока не поздно, пока тебе не отбили вкус, прочитай, например, «Повести Белкина» или «Капитанскую дочку» Пушкина, «Героя нашего времени» Лермонтова, «Мертвые души» Гоголя, его же «Петербургские повести», — не говоря уже о «Миргороде» и «Вечерах на хуторе», — которые мы очень давно пытались с тобой читать. Получишь бездну удовольствия. В общем, примерно, так читать надо все за год-полтора до того, как это пройдет по программе. Тогда будет все в порядке. 

Да, а «Овода» я тоже в твоем возрасте, помнится, читал. И тоже, как и ты, ревел. По-моему, над этой книжкой все ревут вообще. Помню, сидел я в Симферополе в читальне (не смог достать домой — тогда трудно было с книжками), и от соседей отворачивался, чтоб не видели. Ты права, конечно, Овод действительно стал жестоким. Но вот вопрос — может быть, к себе он был даже более жесток, чем к другим. По-моему, когда он с Монтанелли разговаривает, он сам куда больше страдает. Только вот слез нет — высохли, не текут больше. И от этого еще тяжелее. Ты ведь знаешь, наверное, поплачешь и легче становится. А тут — и этого облегчения нет. Как тебе кажется? Ведь он потому-то и был так суров с Монтанелли, что любил его. Если бы не любил — был бы просто равнодушен. 

Тебе мама посоветовала прочесть «Убить пересмешника» или сама нашла? Умница, что прочитала. Эта книжка и у нас с мамой любимая. Как-нибудь мы про нее с тобой еще поговорим. В ней, как во всякой хорошей книге, для каждого что-то есть. Помнишь, как Аттикус сидел с ружьем ночью и охранял от толпы негра? Он был один, а их много… Если почувствуешь себя как-нибудь одинокой, и трудно будет, вспомни, что прав-то был Аттикус.

Кстати, о всяких космонавтах. Мама тебя уже приобщила к фантастике? Вроде бы уже пора… «Понедельник начинается в субботу» уж точно пора… Обязательно востребуй с мамы. Это веселая фантастика. А фантастика совсем другого рода — это, например, рассказы Брэдбери. Это ничего, что пока ты еще не все в них поймешь, потом можешь перечитать, но удовольствие получишь уже сейчас.

У Брэдбери есть еще и совсем не фантастическая книжка — «Вино из одуванчиков». Это воспоминания о детстве. Если не пойдет пока — оставь, отложи на время, не насилуй себя, но мне кажется, что должно тебе сейчас уже понравиться. Это чудесная книжка, очень этическая, немножко странная, немножко грустная, но ты ведь понимаешь как много бывает хорошего и в грустных книгах.

Если «Вино из одуванчиков» тебе понравится, то, значит, можешь смело читать и другую книгу — французского писателя Алена-Фурнье «Большой Мольн». Она у нас тоже есть. Когда ты прочитаешь ее, ты поймешь, почему я ее вспомнил именно сейчас — они в чем-то очень похожи. А о писателе этом ты редко услышишь. Он мало у нас известен, потому что он автор одной только книги: бывают такие писатели — Ершов, например, написал только «Конька-Горбунька», а уж из литературы его не вычекрнешь!

Попробуй прочесть. Мне кажется, что время подошло. Если нет, то года через полтора вернись снова к этим книгам. Ты вообще обязательно имей в виду: бывает так, что возьмешь книжку, не понравится, бросишь и потом второй раз брать в руки не хочется. Ты этому не поддавайся. Наверное, сама заметила, как ты меняешься год от году. Так вот, через год ты уже будешь совсем другая, и можешь смело пробовать снова. Возьми это себе за правило. И не смущайся никакими прошлыми воспоминаниями. Это мы, взрослые, совсем иное дело. Такое дубье стоеросовое, никак меняться не хотим. Уж нас и так и сяк уговаривают, и так и сяк воздействуют, а мы все ничего не понимаем. Правда глупые?

Как там у тебя дела в Дельфинии? <…> Я уж, так и быть, пока продолжу свой репортаж, но не забывай, что продолжение за тобой. А то ты как отплыла к Рогатым островам, так и осталась там. Я тебе такое тревожное послание отправил, о высадке павианов в Дельфинии, а ты и ухом (рогом) не ведешь!! Так можно и совсем дельфинские дела запустить. 

В это время в Дельфинии

А дельфинцам опасность угрожает немалая. Павиан — известное дело, павиан и есть, хорошего ждать не приходится ни хищным, ни травоядным. Что у павиана главное? Во-первых — собачья голова (про них так и говорят: из семейства собакоголовых), правда, без собачьих мозгов. Во-вторых (извините) — красный и мозолистый зад, наверное, ты видела его в зоопарке. Это у павиана предмет особой гордости: чем краснее и мозолистее, тем чище его павианское происхождение, без всяких там примесей шимпанзе, горилл и прочих выродков. 

Живут павианы сообща, стадами, и в этом стаде, как установили современные этологи, существует строгая иерархия. Есть самый главный павиан, павиан-альфа, который всех бьет и щиплет. За ним следует павиан № 2 или павиан-бета, который бьет и щиплет тоже всех, кроме павиана-альфа. Далее идет павиан № 3 или павиан-гамма. От него страдают все, кроме № 1 и № 2, ну и так далее. Такое последовательное подчинение соблюдается очень строго. Вот что такое павианы, которые высадились в Дельфинии во время твоего отсутствия. А ты все плаваешь!

Первые известия о высадке павианов принесла в город Кенгуру зебра, которая бежала по дороге в город на ежегодные скачки, в которых хотела принять участие. Ее в пути остановил большой мохнатый павиан, который неожиданно выскочил на дорогу. 

— Эй, ты кто такой? — спросила зебра, удивленная видом незнакомца. 

— Я — павиан! — гордо сказал павиан. 

— А что такое павиан? — спросила снова зебра. 

— Павиан — это вот, — павиан показал на свою голову — и вот — он показал на свой зад. При этом он поймал и с хрустом съел двух блох, а потом почесал свой зад. 

— Да здравствуют павианы! — добавил он, подумав. 

— Пусть здравствуют, — скромно сказала зебра, — тут у нас все и без этого здравствуют. А вы к нам, простите, надолго?

— Навечно, конечно!

— А с какой целью, извините за нескромный вопрос?

— Мы тут будем вочеловечиваться, — провозгласил павиан. 

— Воче — что? — переспросила зебра, ибо она раньше такого слова не слышала. Это была простая зебра, она даже не умела читать. 

— Ну, в человека превращаться, слыхала про такого?

— Слыхала, как не слыхать, — вздохнула зебра, — и зачем это вам только?!

— Надо, старуха, надо! Все превратятся рано или поздно, а мы, павианы, первые! Мы — авангард« Мы — надежда фауны» Ну, и флоры, само собой!

— Гм! — сказала зебра. Этих слов она тоже не слышала, но переспросить постеснялась. — Ну и как, уже начали?

— Начали, старуха, начали, — гордо сказал павиан. — Вот видишь и он сделал вид, что пытается почесать левой ногой за правым ухом, — все павианы умеют чесать ногой за ухом, а я вот уже не могу! Скоро я разучусь еще блох зубами щелкать. Это уж совсем до человека недалеко! Знай только разучивайся!

— Вы, наверное, самый первый превратитель в человека, — решила польстить зебра. 

— Стараемся, стараемся! Превратился сам — помоги товарищу. А то тут у нас некоторые не хотят. Говорят, нам и павианами неплохо. Сами собакоголовые, а еще гордятся.

— А ведь и правда, — спросила зебра, — как быть с теми, что не хотят?

— Расшибем собачьи головы! — сказал павиан с мрачной решимостью, и зебре стало страшновато. 

— Уж я побегу, пожалуй, — сказала она обеспокоенно, — а то у нас там соревнования. Я в скачках участвую. 

— Беги, беги, — разрешил павиан. — Да передай там своим, чтоб нас ждали. Мы вот очеловечимся и вам придем помогать. 

И павиан повернулся к зебре задом. Зрелище это произвело на зебру столь сильное впечатление, что она вздрогнула и, снявшись с места в карьер, помчалась по дороге в Кенгуру. 

— Псих какой-то, — думала зебра, — но все-таки лучше предупредить Звериный Совет. А то мне кажется, он немытый какой-то. Все время блох ищет. Мы тут давно их повывели, а он опять занесет. 

* * *

Вот, Викунья, какая знаменательная беседа состоялась при первом контакте дельфинского населения с павианами. А дальше что будет? Ой, что будет!!! Я уж придумал, но сейчас не скажу.

Мордовский лагерь, сентябрь 1973-го

Что Дюма читаешь, я уже знаю, а вот Шекспира? Наверное, кое-что уже можно (то есть стоит) прочитать. Например, «Ромео и Джульетту», «Двенадцатую ночь», «Сон в летнюю ночь»… Попытайся, авось выйдет. Кстати, тебе вообще приходилось уже читать пьесы, а если да, то легко ли это у тебя получается? Напиши, пожалуйста. 

Напоминаю тебе про «Разбитую жизнь» В. Катаева в № 7 и 8 «Нового мира» за прошлый, 1972 год. Я уже говорил тебе о ней. Прочти обязательно. Это детские воспоминания автора «Белеет парус одинокий». Если ты эту книжку помнишь, то обрати внимание, как она не похожа на «Разбитую жизнь». Вот уже примерно 10 лет Валентин Катаев бросил писать так, как писал раньше и теперь даже трудно сказать, что это один и тот же писатель. Я не знаю другого такого примера в литературе. Прочти. Получишь большое удовольствие. 

Знаешь, у меня сейчас на столе лежит первый том А.К. Толстого, и я его часто открываю и вспоминаю, как мы читали с тобой «Василия Шибанова» и другие баллады. Ну как, добралась ты до «Семьи вурдалака» или нет? Ты мне все-таки пиши об этом. А то я не знаю, может быть, я просто зря пишу всякие свои рекомендации. 

Давно мы с тобой не были в нашей Дельфинии, но сегодня, я думаю, мы в нее вернемся. Ты просишь прислать копию карты Дельфинии. Попытаюсь, если ее только не примут за тайный план. Только у меня нет цветной ручки, так что прими черно-белую.

В это время в Дельфинии

Ну так вот, ускакала зебра от павиана и помчалась дальше в город Кенгуру на соревнования по бегу. Мчалась она легко, время от времени останавливалась пощипать травки да хлебнуть водички из реки со странным названием Нов. М. (уж не Новый мир ли?). А так как была она натура легкомысленная и долго всякие неприятности в голове не держала, то очень скоро и павиан, и его красный зад, и странные угрожающие речи забылись и осталась только одна мысль — как бы победить на соревнованиях. Потерянное время она быстро нагнала в пути и прибыла в Кенгуру точно в назначенный срок — к 10 часам утра. Все участники забега на пять километров уже были в сборе на стадионе «Копыта Дельфинии». 

Почти все дельфинское население пришло смотреть состязание — на северной трибуне стояли даже ванны с дельфинами, которые высунули из них свои свиные рыла и с интересом смотрели на поле стадиона. За ними стояли слоны и хоботом время от времени меняли в ванных воду. Над всем полем летало множество всякой мелкой шушеры: птички и бабочки, мошки и комарики. 

На старте выстроились бегуны. Тонконогий гепард, свинья Бабируса, пес Барбос, антилопы, толстый и длинный питон, кенгуру, носорог и два вареных рака. У носорога на боку было написано белой масляной краской: «Не уверен — не обгоняй», а раки держали большой транспарант: «Догнать и перегнать!» Свинья Бабируса в ожидании старта рыла пятачком землю на беговой дорожке и искала трюфеля. Питон свернулся клубком, как в пружину, а кенгуру, присев на свой толстый хвост и заложив лапы в карман, бренчала мелочью. Зебра просунулась между псом и антилопой и стала наизготовку. 

Главный судья соревнований — попугай Жако — сидел на жердочке посреди поля, время от времени поднося к левому глазу большие часы-луковицу. И вот, когда зебра заняла, наконец, свое место, судья бросил часы и взмахнул крыльями. Две кукушки у линии старта три раза прокуковали, и при третьем «ку-ку» все бросились бежать, толкая друг друга боками. Только раки (поскольку они были вареные) остались на старте, и транспарант их медленно покачивался на ветру. Когда после соревнований звери пойдут за пивом, то и они пригодятся…

Первым вначале вырвался пес Барбос, и расстилаясь в струнку, повел бег. За ним мчались зебра и кенгуру, потом питон, свинья с антилопой, гепард и, наконец, тяжело протрюхал носорог. Но уже к середине первого круга вперед уверенно вышел гепард: обскакав всяких копытных и ползающих, поравнялся с псом и начал его обходить. Тут-то и произошло непоправимое. 

Пес увидал — впереди бежит кошка! Мыслимо ли! Допустимо ли! Догнать, схватить, р-р-разорвать! И пес забыл все, ради чего он пришел на стадион, забыл о забеге, о всех остальных соперниках… и, одним прыжком догнав гепарда, вцепился ему в заднюю лапу. Гепард, взвыв, повалился, стукнул пса лапой по носу, и лохматый и пыльный клубок с визгом и воплями покатился по стадиону. Пока слоны, оставив своих подопечных дельфинов, разливали противников водой, время было упущено — и пес с гепардом безнадежно отстали и выбыли из игры. 

На втором круге отстала свинья Бабируса. Просто выдохлась и поняла, что соперники ей не по силам. Самый ближний ее сосед — носорог — виднелся вдали в клубах пыли метров за пятьсот. Свинья замедлила бег, безнадежно махнула хвостиком и пошла к центру поля копать свои трюфеля… «Ничего, — думала неунывающая Бабирус, — зато я перегоню по производству мяса! Из меня вон сколько колбасы получится, а из них? Разве что — из антилопы, да и то говяжья… А из меня — свиная! Высший сорт!»

Много волнений зрителям доставил третий круг, когда антилопа, пытаясь обойти питона, стала перескакивать через его петли, которые он делал, стремительно несясь по дорожке. Прыг, шлеп, прыг, шлеп, запуталась левая задняя нога, потом правая передняя, потом остальные, бедная антилопа упала, и питон, пытаясь распутаться, полез из-под нее, но не с той стороны, и завязался вокруг нее морским узлом. Со всех концов стадиона понеслись советы, куда ползти питону, чтобы развязаться. Но так как все видели клубок с разных сторон, то и давали противоположные советы, и бедный питон совсем растерялся. Он лишь старался ослабить свои кольца, чтобы не задушить антилопу. Помогли только дельфины — главные специалисты по морским узлам, сами бывалые моряки. Их ванны подтащили к беговой дорожке, и они, быстро и толково разобравшись в обстановке, развязали узел. Но было уже поздно. 

А по дорожке тем временем уже мчались: впереди кенгуру, за ней носорог, а сзади, сберегая силы, — зебра. Гигантскими прыжками неслась впереди кенгуру, обскакав своих соперников метров на двести. Стадион уже поднялся, как один зверь, на лапы и скандировал: «Кен-гу-ру!!!» Недаром говорится: дома и стены помогают. Большинство жителей были уроженцами Кенгуру и болели за свою землячку. 

И вдруг — о ужас! — при особо длинном прыжке кенгуру тряхнуло и из ее кармана дождем посыпались монеты — белые, желтые, мелкие, крупные. И кенгуру остановилась как вкопанная, огляделась вокруг, и бросилась собирать монетки своими маленькими ручками и укладывать их в карман. Стадион взорвался возмущенным визгом, воем, воплями, свистом, но кенгуру ни на что не обращала внимания и, знай, собирала свои сокровища. А когда подняла последнюю монетку, зебра с носорогом уже мчались далеко впереди! Побренчала своими монетками кенгуру и, опустив голову, потрюхала к выходу со стадиона…

А финиш, меж тем, уже приближался. Носорог ломился вперед, как танк, низко опустив голову и топоча ногами. Пыль вокруг него взрывалась завихренным облаком, и зебра, следовавшая за ним по пятам, едва не чихала. Ах, как мчалась наша подружка зебра, как ей хотелось победить, победить, победить… Мчалась она быстро, так что черные и белые полоски на ее шкуре сливались вместе, как в стробоскопе, и она казалась уже не полосатой, а серой (ты знаешь, что такое стробоскоп? Его объясняют на факультативе по оптике в седьмом классе, да и мама тебе его сделает и объяснит — вернее расскажет, как сделать из картона и карандаша). 

И не осталось у зебры никаких больше соперников, кроме носорога, этого противного носорога, что топал впереди. А до финишной ленты близко-близко, а между зеброй и носорогом добрых десять метров. И припустила зебра, и еще чаще застучали ее ноги о дорожку, и еще сильнее засвистел ветер в ее ушах. Вот уже ее морда наравне с носороговым хвостом и жесткой кисточкой на конце, вот уже складки кожи на носороговом крупе… Зебра скосила глаза и увидела крупную белую надпись: «Не уверен — не обгоняй!»

«А действительно, — подумала зебра, — разве я уверена, что обгоню его? Нет, не уверена. Вон он какой сильный да напористый! И ничто его не берет, даже одышки нет. А финиш-то — вот он! Рядышком. Ведь не обгоню его! Нет, нет, я совсем не уверена… Как же я его буду обгонять?»

И зебра замедлила бег, хотя еще по инерции продолжала бежать рядом. И отстала зебра на метр, на два, на три… И носорог с ревом и грохотом пронесся вперед и врезался в столб, к которому была привязана финишная ленточка… 

А потом носорог с белым бантиком ходил по кругу и довольно хрюкал, а оркестр играл дельфиний гимн. 

Зебра же стояла в сторонке и плакала. 

Так закончились соревнования по бегу в городе Кенгуру. 

* * * 

Ну, Викунья, я буду заканчивать. А то что-то я совсем разговорился. Надо отправлять, а то через неделю письмо вообще не влезет в конверт. 

Крепко целую тебя. Привет всем твоим друзьям. Поддержи маму. 

Твой болтливый папа. 

Мордовский лагерь, октябрь-ноябрь 1973-го

Веронике 13 лет

Ну вот, сегодня твой день рождения, и я тебя с самого утра вспоминаю. Крепко целую тебя, славная моя девочка, и желаю тебе хорошего и спокойного года впереди и многих верных друзей. Подарить тебе, как ты понимаешь, я ничего не могу — вот даже открытку тебе посылаю не такую, какую бы выбрал в других условиях, а из тех, что есть под рукой, — не взыщи. 

Вот разве что послать тебе тоже хорошее стихотворение из тех, что я помню. Мне кажется, оно тебе понравится и, скорее всего, ты его не знаешь, так как книжки этого поэта найти очень трудно. Это Гумилев. У него была нелегкая судьба. Если ты захочешь, мама тебе найдет что-нибудь и другое этого поэта — у нас, по-моему, кое-что должно быть. 

Я написал бы тебе сам стихотворение, да не дал Бог таланта. Я не дядя Гриша — он может. 

Жираф

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд,

И руки особенно тонки, колена обняв.

Послушай: далеко, далеко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф.

Ему грациозная стройность и нега дана,

И шкуру его украшает волшебный узор,

С которым равняться осмелится только луна,

Дробясь и качаясь на влаге широких озер.

Вдали он подобен цветным парусам корабля,

И бег его плавен, как радостный птичий полет.

Я знаю, что много чудесного видит земля,

Когда на закате он прячется в мраморный грот.

Я знаю веселые сказки таинственных стран

Про черную деву, про страсть молодого вождя,

Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,

Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.

И как я тебе расскажу про тропический сад,

Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав?

Ты плачешь? Послушай… далёко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф.

Правда, хорошего жирафа придумал Гумилев? Даже гораздо лучше, чем настоящий. Особенно, когда настоящего нет рядом и не может быть. 

Один наш с мамой общий знакомый по университету (он жил со мной на одном этаже в общежитии, мама должна его помнить — Вадик Гончаров) сказал однажды мне фразу, которую я сначала не оценил, а теперь ясно понимаю, что в ней очень много верного. Он сказал: «А зачем мне что-то видеть наяву, когда это можно себе гораздо лучше придумать!»

Не всегда это так, но бывают обстоятельства, когда действительно нужно уметь придумывать. Живешь вот так, в обычном (или почти обычном) мире, и все как будто есть у тебя — и хорошие люди вокруг, и хорошие друзья рядом, и интересные места — сел да и поехал, и интересные книжки и картины под рукой. И жить очень интересно. А потом вдруг все это исчезает, и нету ничего. Если бы и раньше ничего не было, то беда невелика, даже и не замечаешь, что теряешь. А когда было, да вдруг исчезло? Вот тут-то и оказывается, что тебе, брат, жить только с тем, что внутри тебя, и из этого строить вокруг себя воображаемую страну, в которой иногда можно отдохнуть, потому что не отдыхать вообще не может ни один, даже самый сильный, человек. 

Если раньше все, что тебя окружало, лишь влетало в тебя, как в форточку, и сквозняком назад выдумало — тут — тебе крышка. Не из чего тебе строить твою воображаемую страну, нет у тебя никакой защиты от окружающего довольно-таки противного мира. И чем больше есть у тебя внутри своего, тем лучше тебе жить, тем меньше тебя затронут всякие житейские пакости. Ведь то, что у тебя внутри, это ведь уже никому отнять не под силу. Как бы этого ни хотелось кому бы то ни было. 

<…> А как у нас тем временем идут дела в Дельфинии? Ведь сейчас там складывается весьма напряженная обстановка. И я даже не знаю, чем все это кончится. А пока…

В это время в Дельфинии

…долго ходила зебра по улицам Кенгуру, расстроенная своей неудачей на бегах. Попила холодной воды из автопоилки на главной площади, купила на лотке вязанку сена, но сено оказалось старым и пересушенным, и есть она его не стала. И только к вечеру она вспомнила о своей встрече с павианом и о том, что еще никому об этом не сказала. Боже мой, какое упущение! И зебра быстренько поскакала к зданию Главного Совета Зверей. 

Было уже поздно, и там оказался только ночной дежурный — старый лохматый филин. Филин был хоть и стар, но умен и, сразу оценив сообщение зебры, взмахнув крыльями, перелетел к телефону. Всего лишь 15 минут потребовалось ему, что позвонить всем членам Совета и созвать их на совещание, и еще через 15 минут большой зал Совета наполнился топотом копыт, щелканьем клювов, царапаньем когтей и хлопаньем крыльев. 

К утру было решено послать павианам представительную делегацию. Во главе ее стал жираф (только обыкновенный жираф, конечно), в помощницы и проводницы ему дали зебру и для полного комплекта — зайца, ежа и бескрылую птицу киви. 

Отправились они по указанному зеброй пути на встречу с павианами, но шли они далеко не так быстро, как еще за сутки до этого скакала зебра. Жираф бы, конечно, прибавил шаг, и даже зайчишка готов был припустить, но уж слишком коротки были лапки у ежа. «Нельзя торопиться в таком деле, — пыхтел он, — мы звери серьезные». Да и птица киви не поспевала. Она важно переступала своими крепкими мозолистыми ногами и время от времени совала клюв в мягкую черную землю, вытаскивая очередного червяка. И потому прошло более трех суток, пока они добрались до того места, где зебра впервые встретила павиана. 

— Ну вот, за тем поворотом, — произнесла, наконец, зебра и прибавила шаг. Но за поворотом их ждало неожиданное. 

Вся дорога от обочины до обочины была перегорожена высоким забором из стеблей бамбука и забор уходил и дальше в лес и терялся среди деревьев и зарослей. Видно было, что строители поработали на славу. Лес вдоль забора был изрядно поврежден. Стебли бамбука там и сям были поломаны или вырваны с корнем, кусты изломаны (видно было, как через них тащили стволы к забору). Трава и цветы были вытоптаны так, как будто здесь неоднократно прошло стадо слонов. 

— Странно, — сказал жираф, — кому это понадобилось выстроить здесь этакое? И кто это так безжалостно обращается с нашим лесом? Ни одному зверю это и в голову бы не пришло!

— Не пришло бы! — проржала зебра. 

— Не пришло бы! — пропыхтел еж. 

— Не пришло бы! — проверещал заяц. 

— Не пришло бы! — просвистела птица-киви, хоть она была и не зверь, а птица. 

— Ну, делать нечего, — уныло сказал жираф. Давайте искать проход. 

Четверо суток звериная делегация бежала вдоль забора, — сначала на север, до Тюленьего залива, потом на юг, до самых лазурных вод Усатого океана. Все бесполезно. Весь остров — с севера до юга был перегорожен прочным высоким забором! И никого, никого не было видно за этим забором. 

Грустные выбрались звери на дорогу, там, где они впервые уперлись в забор. И когда они уселись и стали печально размышлять, что же им делать, за забором послышался визг, вой, крики, удары и еще какие-то невообразимые звуки. 

— Эге, а там кто-то есть, — смекнули звери и, подойдя к забору, стали колотить в него, кричать и вообще всячески обращать на себя внимание. Дикие звуки стихли, и над забором показались сначала руки, а потом и собачья голова павиана. По его подбородку стекала кровь, смешанная со слюной, и природа диких звуков за забором тотчас разъяснилась. 

— Что это у вас там происходит? — спросил жираф. 

— Да, это так, обострение борьбы, — фыркая и облизываясь, сказал павиан. 

— Нет, я про забор спрашиваю, — уточнил жираф. 

— Ах, забор! Вам не нравится забор? Да ведь вам уже объяснили — мы превращаемся в человека!

— Ну, а забор-то зачем?

— Как зачем? А чтобы вы не мешали нам в нашей созидательной работе. 

— Да Бог с вами, — залопотал заяц и от возмущения даже заколотил лапками по земле. — Зачем же нам мешать! Дело ваше, превращайтесь хоть в ангелов. Может быть, и мы у вас чему-нибудь полезному научимся. 

— Гы-гы-гы, — захохотал павиан, — знаем мы таких хитрецов. А сами-то, небось, все в родимых пятнах звериного происхождения! Вон, посмотрите на вашего долговязого! Весь пятнистый! 

И павиан показал на жирафа. 

— Знаем вас, мешать только нам явились. И это в то время, когда мы делали столь несомненные, прямо-таки исторические успехи! Не верите!

Павиан нырнул за забор и через мгновение показался вновь с обломком кочерыжки от кукурузного початка. Торжественно помахав им, он начал промокать кровь с нижней губы. 

— Видал миндал? — самодовольно спросил он. — Нам уж до человека совсем недалеко! А вы нас разлагать будете?! Не выйдет, господа!!! Наш забор нерушим!

Павиан плюнул в жирафа и спрыгнул за забор. Раздался топот множества лап, и вскоре все стихло. А когда ошеломленный жираф наконец догадался, пользуясь своей длинной шеей, заглянуть через забор, он увидел лишь вдали на дороге удаляющиеся красные пятна — это, задрав хвосты, улепетывали по дороге павианы. 

— Ах! — простонала птица-киви. — Не видать нам больше, как по обе стороны от вершины Жука-Бомбордира плещутся синие воды Усатого Океана! Там она, эта вершина, там, за этим забором…

— Эх! — вздохнула зебра. — Не купаться нам больше в теплых озерах Звериных вод, где так приятно было проводить сладкий апрель…

— Ой! — взвизгнул заяц. — А ведь там, за забором, моя капуста! Сам же, вот этими лапками ее сажал!!!

А еж произнес: «ффу-уфф!!!»

Жираф же ничего не сказал и лишь впервые склонил свою голову низко до земли. В глазах его все еще стояли разбитая морда павиана и стремительные павианьи зады…

* * * 

Вот ведь, Викунья, какие дела творятся в нашей Дельфинии. Помогай, брат, а то плохо дело наше!

Мордовский лагерь, декабрь 1973-го

Если ты не поленишься и устроишь раскопки в нашей кладовке или попросишь маму (я уж не знаю, какие у вас там сейчас порядки), то разыщи, пожалуйста, себе две книжки, которые наверняка сейчас уже будут интересны. Одна — это томик американского писателя Эдгара По, к сожалению, он у нас небольшой, но самые интересные для тебя вещи в нем есть. Это очень сложный и очень страшный писатель. Ты его в течение своей жизни будешь еще не раз читать и перечитывать — от него просто так не отделаешься — его и нелегко читать, и тянет к себе. Но пока просто так прочти в первопутку. Там есть и «Убийство на улице Морг» — самый первый в мире детективный рассказ, до него вообще не было детективных рассказов (Шерлок Холмс появился гораздо позже). Там есть и «Золотой жук» и, кажется, «Бочонок Амонтильядо», и «Колодец и маятник». Последний рассказ местами просто мучительно читать, а и не оторвешься. 

К сожалению, в этом томике, хотя и есть несколько стихотворений Эдгара По, но они очень скверно переведены. Вообще не везет ему с переводами, а стихов его — особенно. В свое время его перевел русский поэт Бальмонт. Но перевел настолько скверно, что читаешь и понять не можешь — чем тут люди восхищаются? Но если рассказы По потом перевели хорошо, то стихи так и не удалось заново перевести — все новые переводы немногим лучше. Так что, со стихами придется тебе подождать, пока ты не будешь знать английский лучше, — и тогда ты удивишься, что вообще на свете мог существовать такой замечательный поэт, как Эдгар По. Увы, это только в подлиннике понятно. 

Ну — другая книжка — это двухтомник Оскара Уайльда. Ты знакома уже с ним — помнишь, мы в Симферополе смотрели с тобой «Кентервильское привидение» в кино? Это по его рассказу. Может быть, ты уже знаешь его сказки? (Да, наверное, знаешь «Звездного мальчика»). В этих двух томах ты найдешь и новые для себя сказки и рассказы, и роман «Портрет Дориана Грея» — может быть, чуть-чуть рановато тебе читать, но, думаю, ничего. Зато интересно будет, наверняка. Там же есть и его прекрасные письма, но я не знаю, есть ли у тебя уже умение и привычка читать (а не смотреть) письма. Их можно пока отложить. 

<…> Что же касается Дельфинии, то, мне кажется, ты совсем в ней потеряла всякий интерес и не пишешь о ней более ни слова. Видимо, скоро надо с ней заканчивать, да? Ладно, а пока я хочу объяснить, что же там происходило за забором, и из-за чего подрались павианы. 

В это время в Дельфинии

Был среди павианов молодой павиан-подросток — по имени Джонни, что в переводе с павианского значит «Серая шубка». Был он с детства своего павианьего какой-то не от мира сего. Не играл он в шумные павианьи игры, не разрывал муравейников, чтобы достать муравьиные яйца, не дергал, как все павианы, старших самцов-павианов за седые лохмы… И очень любил задавать всякие глупые вопросы. Ничего ему нельзя было сказать на простом павианском языке. Сразу он: «А почему?», «А зачем?», «А для чего?» Ну и так далее, до бесконечности. 

Так вот, взяла его как-то мама-павианиха в город, где жили люди. Мама поехала туда в командировку: ее пригласили для консультации в зоопарк. А Джонни она взяла с собой. Очень не понравилось Джонни в городе. Ну, во-первых, Джонни очень любил бананы, а в городе бананов не было. Вернее они были, но какие-то страшные: либо зеленые, либо гнилые, да и то очень редко. Люди, видимо, тоже очень любили бананы, потому что, как только бананы где-либо появлялись, окружали их плотной толпой и начинали шуметь и скандалить, совсем как павианы. Бедный Джонни скоро почувствовал, что у него подводит живот. 

Во-вторых, в городе совсем не было деревьев и травы, цветов и птиц. Даже луны не было видно в городе. Джонни не знал, что луна была, но из-за чада, дыма и ярких огней он просто не мог ее разглядеть. ну, а уж зелени не было и в самом деле. В городе нельзя было бегать, куда и как хочешь. Только разбежишься куда-нибудь или залезешь на что-нибудь, глядишь, а тебя уже куда-нибудь тащат, куда-нибудь не пускают. Какие-то совсем одинаковые люди издают дикий визг и хватают бедного Джонни за его серую шубку. 

В ужасе вернулся Джонни в лес. На радостях наелся бананов, так что неделю у него болел живот, пару раз, распрыгавшись, свалился с дерева и больно расшибся. Но все равно, был рад необычайно! А через месяц вообще забыл о своем неприятном путешествии. 

И представь себе его ужас, когда вожак стаи объявил, что с завтрашнего дня они, павианы, начнут превращаться в человека! Он ясно себе представил, как на месте любимых старых джунглей растет ужасный, ненавистный город, в котором исчезнут бананы и нельзя будет ходить, куда захочется…

И Джонни решил остаться павианом. «Пусть, — решил он, — те, кто хочет, превращаются, а я уж пока погожу. Мне и павианом неплохо. Глядишь, и у меня товарищи найдутся». И потому, когда вожак издал первый указ о том, что нельзя чесать левое ухо правой задней лапой, он решил не обращать на него никакого внимания. Целую неделю он вдохновенно чесался, как хотел, той лапой, что было удобно. Вожак и его окружение терпели, хотя непослушание было замечено в первый же день. 

Скандал разразился в тот день, когда Джонни застали за страшным поступком. Сидя под забором, недавно сооруженным в джунглях, Джонни… учил чесаться правой задней лапой маленьких павианчиков. Их родители боялись показать им этот прием, а ведь это было так удобно! По счастливой случайности, как раз в это время к заборы прибыла делегация из Кенгуру во главе с жирафом. 

Расправа была коротка. Джонни был схвачен, а его ученики в панике прыснули во все стороны. Защищался Джонни отважно и даже в пылу драки расшиб губу павиану-охраняющему, которому был поручен тайный надзор за Джонни. Но все было бесполезно. Джонни схватили и увезли к Звериным водам, где в ожидании строительства будущего великого города уже соорудили несколько клеток — для нежелающих очеловечиваться. И Джонни водворили в одну из них. 

Грустный сидел Джонни, слегка тряс бамбуковые прутья, упрямо почесывал правой ногой за левым ухом и глядел на толпу молодых павианчиков, безмолвно окруживших клетку, напуганных и шепчущихся. Джонни глядел на них и про себя повторял стихи, которые он прочитал в большой красивой книжке на витрине книжного магазина в городе: 

Ваши предки, наши предки

На одной качались ветке!

А теперь сидим мы в клетке. 

Хорошо ли это, детки?

На книжке той было написано: С. Маршак «Детки в клетке». Но Джонни этого не знал, и ему просто запомнились стихи. 

* * *

Вот так. А что случилось дальше — я еще не знаю.

Мордовский лагерь, январь-февраль 1974-го

Ну вот как глупо получается, что я тебе советую читать то, что ты давно уж сама и без меня прочла. Что значит — далеко! Да еще так мало зная о твоем житье-бытье. Вот и сел в лужу. Но я готов и впредь так разочаровываться и узнавать, что ты много читаешь. 

И тебе, как и всем прочим, побывавшим на выставке Тутанхамона, очень завидую. Кстати, о раскопках (и гробниц, и нашей кладовки): у нас должна быть книга археолога, открывшего гробницу Тутанхамона. Говарда Картера, которая так и называется: «Гробница Т». Не найти ли тебе ее? И еще — может быть, еще более интересная, так как там меньше чисто технических деталей: невероятно увлекательная книга Керама «Боги, гробницы, ученые» — она тоже была зарыта в нашей кладовке. Вот ее-то я тебе очень советую прочесть. Не пожалеешь. 

Вообще, в истории Египта это, пожалуй, самое интересное время. Точнее не время самого Тутанхамона, а его отца — Эхнатона, мятежного фараона, который попытался сверху перевернуть свою страну. Об Эхнатоне написал любопытный роман Г. Гулиа, и роман этот печатался в журнале «Звезда». Я его собрал из нескольких номеров, вот только не переплел. И если после всех геологических переворотов в нашей кладовке еще можно что-то найти, то попробуй. Роман так и называется «Царь Эхнатон». <…>

Ну, не хватит ли о Египте? Но ничего не поделаешь, действительно интересная тема. Да и хочется тебе порекомендовать, на что ты, может быть, сама и не сразу наткнешься. Чтобы не конфузиться, как у Уайльдом (кстати, об Уайльде — попробуй достать его сказки на английском языке. Во-первых, само по себе прекрасное чтение, во-вторых, очень легко читать без адаптации. Недаром язык Уайльда считается классическим по ясности и простоте). 

Вот еще книжка, которую попробуй разыскать — не для легкого чтения, правда, а для размышлений. Это книжка великого американского демократа Генри Торо «Уолден, или Жизнь в лесу». Лет шесть назад ее выпустило издательство «Наука». Торо — удивительный по своей прямоте и честности человек. Один из самых крупных писателей Америки XIX века. Все свои труды Торо посвятил одной цели — защите подлинной демократии, протесту против угнетения. 

А надо сказать, что Торо жил в такое время, когда было что защищать и против чего протестовать. Ты ведь знаешь, что в Америке в то время несколько лет бушевала гражданская война — за освобождение черных рабов. Да и не только это. Америка в то время всячески старалась расширить свою территорию за счет сопредельных стран, в частности, Мексики. В американо-мексиканской войне у Мексики несправедливо был отрезан большой кусок, в частности, штат Техас (тот самый, где находится Хьюстон, где сейчас центр пилотируемых космических полетов, и Даллас, где убит президент Кеннеди 10 лет назад). Так вот, Торо понял, что любить свою страну — это вовсе не значит одобрять все, что делается от имени этой страны, не значит автоматически кричать «ура» по поводу ее несправедливых успехов. И Торо написал свою знаменитую статью, которая впервые прославила его имя. Статья называлась «О долге гражданина не повиноваться властям». 

Когда началась война с Мексикой, Торо отказался платить налоги государству. Он не хотел, чтобы хоть один цент его денег шел на захватническую войну, и призывал к отказу от уплаты налогов других. За это его в тюрьму как врага своего отечества. В тюрьме его посетил его друг, знаменитый поэт (один из классиков американской поэзии) и философ Ральф Уолдо Эмерсон. Вид Генри Торо, сидящего за решеткой, буквально потряс его. Побледнев, он спросил: «Генри, почему ты здесь?!» Торо усмехнулся и в свою очередь спросил: «Ральф, почему ты еще не здесь?!»

Потом, чтобы не иметь никакого отношения к жизни государства, которое, по его мнению, подавляло свободу граждан, Торо решил уйти в леса и жить там в полном одиночестве, питаясь только дарами природы. Об этой его жизни и написана книга «Уолден, или Жизнь в лесу». Что ж, ясно, конечно, что сейчас по рецепту Торо не прожить негде, и в лесу не спрячешься. Но улыбаться по поводу Торо не надо — вот-де мол какие умные в 1974-м! Как хорошо, что есть в истории человечества такие светлые, чистые, бескомпромиссные люди. Снимем перед ними шапку, прочтем их — и поучимся на их примере. Это только кажется, что мы умнее наших предков. Знаем мы больше, да ведь это не все.

Мордовский лагерь, май 1974-го

Во-первых, это не сказка, а достоверный репортаж о событиях в Дельфинии, а во-вторых, я не виноват, в том, что там сейчас мало что происходит. 

В это время в Дельфинии

После того, как павиана Джонни (так, кажется, его звали) посадили в клетку за нежелание превращаться в человека, события у павианов развивались медленно. Один из вожаков стада, недовольный медленным очеловечиванием своих подчиненных, вспомнил, что люди, в отличие от зверей, много и с увлечением пьют странную жидкость под названием водка. Была сделана попытка наладить ее производство в самой Дельфинии, но перегонять бананы на спирт не умел никто, и полакомиться банановкой павианам не удалось. 

Тогда было принято решение наладить взаимовыгодную торговлю с соседним островом, на котором жили люди (торговля сближает народы!) Все дельфинские бананы были погружены на плоты и отогнаны к соседним берегам. Так осуществилось первое предчувствие Джонни — бананы исчезли, и сторожи, которые в один прекрасный день сунули ему в клетку вместо бананов одни банановые листья, объяснили это трудностями роста. 

Взамен к дельфиньим берегам прибыли лодки, из которых быстро и ловко были выгружены ящики с аккуратно уложенными прозрачными бутылками. Первые бутылки павианы вынимали с осторожностью и пробовали с опаской. Но каждая проба только придавала им смелости и к вечеру рокового дня все ящики были уже разбиты и бутылки растащены по острову. Что произошло потом — описанию не поддается. Рука моя слабеет и немеет язык. Я думаю, и ты, и Настасья достаточно хорошо можете себе представить сами. 

Когда наступило горькое похмелье, и измятые, ободранные в кровь, со свалявшейся и слипшейся шерстью павианы стали приходить в себя, обнаружились два обескураживающих обстоятельства. Во-первых, закусывать было уже нечем, прежний урожай бананов был, как известно, продан, а на новый рассчитывать не приходилось: банановые деревья были самым варварским образом изломаны и ободраны — а кем и когда — оставалось только догадываться. Тотчас же заподозрили вредительство со стороны соседей, и у забора была усилена охрана. 

Во-вторых, весь павианий участок оказался усыпанным битыми бутылками, и обезьяньим лапам грозила прямая опасность. Ходить стало трудно. Тогда вожак вспомнил, что кто-то давно рассказывал ему сказку, написанную людьми, которая называлась «Сон Веры Павловны» или что-то вроде этого. В ней говорилось, что когда-нибудь, когда люди переделают все важные дела на свете, примутся они за свое последнее дело — будут строить хрустальные дворцы. 

Вожак был мудр. Павианы еще не стали людьми, но ведь станут когда-нибудь?! И когда нибудь будут строить дворцы?! И значит, потребуется и стекло для этого. А оно — вот оно, тут, под ногами. И вожак отдал приказ собрать все стекло по острову!

И работа закипела. И сейчас, когда я дописываю строки этого правдивого репортажа, она еще продолжает кипеть…

* * * 

А что произошло дальше — об этом в следующем письме… Если, конечно, павианы закончат свою работу…

Мордовский лагерь, сентябрь 1974-го

Через месяц Веронике исполнится 14 лет

Здравствуй, Викунья!

Прежде всего — и во избежание недоразумений с цензором — сообщаю тебе, что мое право обращаться к тебе в письме отдельно от мамы подтверждено в ответе пом. прокурора ИТУ юриста второго класса Новикова от 29/УШ-1974. Ура! Социалистическая законность и гуманизм одержали еще одну крупную победу, и мое письмо маме не будет более конфисковано на том основании, что в конверте есть два вложения, адресованные разным лицам. Сам прокурор авторитетно подтвердил, что тебя и маму нельзя рассматривать, как совсем уж разные лица! 

Итак, спешу воспользоваться возвращенным мне святым гражданским правом — и пишу тебе отдельно. 

<…> Ну, что тебе, Викунья, пожелать? Знаешь, мне недавно попалось в руки письмо народовольца Альберта Гаусмана (ты уже знаешь, кто такие были народовольцы?), написанное им сразу после приговора своей дочери (А. Гаусман был потом казнен). Мне хочется повторить тебе несколько строк из этого письма. «Учись, друг мой! Старайся не столько знать много, сколько понимать многое. Будь честна. Каковы бы ни были впоследствии твои убеждения, следуй им непреклонно, если только это искренние убеждения… Лучше жить в нищете с чистой совестью, чем в богатстве и довольстве, сознавая, что кривишь душою». Вот этого и я желаю тебе на твое 14-летие. Ты становишься почти взрослой, и тебе надо будет принимать трудные решения. Следуй этому напутствию — не ошибешься!

<…> Ну, а в промежутке занимаюсь испанским. Долго не шел этот язык, а теперь пошел. Всюду хожу с учебником под мышкой, и, если ничего не случится, то к концу года буду читать. Прекрасный язык! Это на нем были написаны эти великолепные слова: «La libertad, Sanco, es uno de los más preciosos dones…» «Свобода, Санчо, есть один из самых драгоценных даров, какими небо наделило людей, с ней не могут сравниться никакие сокровища, заключенные в земле или скрытые в море; ради свободы, как и ради чести, можно и должно рисковать жизнью; и, напротив, пленение — худшее из зол, которое может постигнуть человека». 

Ты уже догадалась, что это из «Дон Кихота», одной из очень немногих истинно великолепных книг на нашей Земле. Читала ли ты его уже? Я еще раз перечитал его — в последний раз — в Лефортове, вскоре после суда. Очень хорошее издание, 1935 года, с рисунками Доре. Правда, в предисловии было написано: «В образе Дон Кихота Сервантес заклеймил безумие дворянской реакции». Что ж, у всякой реакции свое безумие…

Владимирская тюрьма, октябрь-ноябрь 1974-го

Ну, не вешай носа. Вот я для тебя перевел стихи современного французского поэта Жака Превера из его сборника «Слова». Я не знаю, знакома ли ты с такими стихами — они не совсем обычны. У них нет определенного размера, и рифма только кое-где проглядывает в них, так, где-то в глубине. Это почти белые стихи. Такие они и во французском оригинале. К таким стихам надо привыкнуть, и тогда они становятся удивительно ясными. Если стихи — хорошие. Ну, а удалось ли мне перевести их — не знаю. Вот такие — «школьные» стихи. 

Прописи 

Два плюс два — четыре

Четыре плюс четыре — восемь

Восемь плюс восемь — шестнадцать 

Повторим! — говорит учитель 

Два плюс два — четыре

Четыре плюс четыре — восемь

Восемь плюс восемь — шестнадцать 

Однако, вот птица — лира

в высоте совершает полет

ребенок ее увидел

ребенок ее услышал

ребенок ее зовет!

Спаси, 

поиграй со мной. 

Птица! 

Птица к нему слетает 

И птица с ребенком играет

Два плюс два — четыре…

Повторим! — говорит учитель

а ребенок с птицей играет

и приказа не слышит вовсе

Четыре плюс четыре — восемь

Восемь плюс восемь — шестнадцать 

а шестнадцать плюс шестнадцать — сколько?

Ничего они в сумме не значат

и, конечно, не тридцать два

они вместе дают нисколько

они исчезают и только

А ребенок

птицу запрятал в парту

и дети слушают

песню птицы

и дети слушают 

музыку птицы

и восемь плюс восемь убираются прочь

и четыре плюс четыре, и два плюс два

в свою очередь исчезают

и один плюс один убираются тоже

И птица-лира играет

И ребенок поет

а учитель на них кричит: 

А ну-ка, кончайте валять дурака!

Но слушают дети

музыку птицы

и тихо рушатся

стены класса

И песком снова стали стекла

парты вернулись в деревья

мел возвратился в утесы

перо обратилось в птицу.

Если стихи тебе понравились, то у нас дома был маленький-маленький сборник [Жака] Превера. Можешь разыскать и прочесть. Думаю — не пожалеешь.

Владимирская тюрьма, апрель 1975-го

Хочется спросить Лену, читала ли она «Моби Дика» Мелвилла. <…> Это одна из поистине великих книг в мировой литературе, которую можно читать много раз — и каждый раз открывать новое. И думаю, что начать можно уже сейчас. 

С возрастом ты убедишься сама — какой-нибудь Джек Лондон, такой великий в юности, будет становиться все мельче, а вот Мелвилл — все крупнее и крупнее! Это книга о китах. Но не только о китах. И не столько о китах. 

И — еще в связи с ее [Лены] сомнениями, — становиться ли ей биологом, посвятить себя «защите зверей или защите людей!» Думаю, что тут нет никакого противоречия. Нет и не может быть никаких специальных защитников людей. Это дело каждого человека, кем бы он ни был — просто он должен быть честным и принципиальным. Каждый человек должен стараться, чтобы людям на свете жилось хорошо. Ну, а защита зверей — разве это не часть «защиты людей»! Если мы будем ждать пока всем людям будет хорошо, то есть опасность, что к тому времени и зверей-то не останется. Это наша природа, наши звери и отдавать их в обиду никому нельзя.

Владимирская тюрьма, осень 1975 года

Веронике 15 лет

Викушенция!

Еще раз — на этот раз с опозданием — поздравляю тебя с днем рождения! Как известно: 

15 лет, 15 лет!

Весьма торжественная дата!.. (А. Райкин)

Опять же, и Пушкин посвятил этому возрасту прелестное стихотворение «Паж или пятнадцатый год». 

Дик Сэнд в этом возрасте уже командовал кораблем, который, увы, прибыл в Анголу (правда, до начала братоубийственной войны). Но…

Я на свете самой лучшей книгой

Считаю Кодекс уголовный наш, 

и посему не могу не отметить, что 15 лет — это максимальный срок по этому кодексу. Считай, что один — за плечами. С чем и поздравляю. Присоединяюсь к собственным пожеланиям из прошлого письма.

Крепко целую. 

Папа

Владимирская тюрьма, ноябрь 1975-го

Печально, что тебе не понравился Базаров. Видимо, тут сказался тот же эффект: «прошли в школе». Увы, при этом частенько убивается душа живая и не в таких вещах, как «Отцы и дети». Я тебе очень советую прочесть сейчас писаревские статьи — «Базаров» и «Реалисты» (в дореволюционном, первом полном собрании сочинений Писарева эта последняя статья называется «Нерешенный вопрос». У нас есть и советское издание и том из дореволюционного, но фамилию издателя я здесь не решусь привести). Помимо того, что ты по-иному посмотришь на тургеневский роман, ты еще и получишь представление о самом любимом мною Писареве и о его полемике с «Современником» — так называемом «расколе в нигилистах». Вторая статья — это как раз и есть ответ на разнос, который учинил «Современник» Тургеневу в статье Антоновича «Асмодей нашего времени». Там тоже Базаров был расценен как карикатура. 

А он — не карикатура. Он из тех необычных людей, что в то время, да и всегда, живут, но из-за своей необычности кажутся схемами: «живые люди» (читай: такие, как мы) — не так себя ведут. В тех же статьях есть очень интересные ответы и на твой вопрос о параллелях между «новыми людьми» Чернышевского и Базаровым. Точнее, Писарев проводит там параллель Рахметов-Базаров (Рахметов упомянут там под именем Никитушки Ломова — и тогда была цензура, и тогда люди прибегали к условностям). Параллель очень интересна и точна, хотя с чисто художественной стороны сравнивать их просто нельзя. При всем уважении к высоким нравственным качества Николая Гавриловича, великим или даже крупным писателем он не был. А Тургенев — был весьма одарен. 

Вот Рахметов (О Лопухове и Кирсанове я уж не говорю) — действительно схема как всякая схема, вызывающая даже насмешку. Но в Базарове эта схема хорошо обрасла живой плотью. 

Что-то я много об этом расписался, но это любовь моя, 60-е годы и шестидесятники, юность российской свободы. Если есть что-либо, что с одинаковым энтузиазмом и наслаждением читал 14-летним мальчишкой и читаю сейчас, — так это мемуары тех лет, живые голоса, так живо слышимые через 100 лет… 

В общем, прочти эти две статьи, и напиши мне свое впечатление. 

Я думаю, что Рустем правильно делает, читая своим малышам «Маленького принца». Конечно, они не увидят в Экзюпери всего того, что в нем есть. Ты права, они слишком малы. Но они, наверняка, увидят свое, может быть, даже такое, что уж не видим ни ты, ни я. А мы с мамой видим в нем то, что еще предстоит увидеть тебе, и, как это ни горько, вероятно, потеряли кое-что из того, что замечаешь ты (далеко не всякий видит вместо шляпы удава!) Это и есть свойство настоящей литературы: она для всех. 

Помнишь ли ты планету с баобабами?

<…> В «Звезде» (№ 6 за 1974 и № 11 за 1975 годы) опубликована очень любопытная работа Б. Бурсова «Судьба Пушкина». Это не роман, не критическая статья, это просто свободные размышления автора над личностью и творчеством Пушкина. Я очень советую тебе прочесть эту работу, хотя заранее предупреждаю, это нелегкое чтение, она требует вдумчивости и проглотить ее сразу нельзя. Но результат тебя вознаградит. 

Разумеется, это не значит, что со всем сказанным там следует сразу безоговорочно соглашаться. Напротив, многое мне представляется сомнительным. Но это талантливая сомнительность. 

Вообще, это очень важно — научиться отнестись с уважением к точке зрения, с которой ты даже резко не согласен, и не реагировать на нее возгласом: «Что за глупость!» Обычно как раз такое-то восприятие и бывает не от большого ума. Почти всегда в любой, даже кажущейся очень странной, мысли сверкнет неожиданная грань, которой ты сам раньше не замечал. Приятно узнавать в чужих мыслях собственные, но это лишает радости открытия. 

Это статья о Пушкине — не из ряда тривиальных. Попробуй одолеть ее. Может быть, ты лучше увидишь и Пушкина, которого, к сожалению, вы уже тоже «прошли».

Владимирская тюрьма, январь 1976-го

Ну вот, и вступили мы в Новый високосный… Каким-то он будет? Все пожелания уже высказаны, осталось им только исполниться. Прошлый год уж чем только не был! И Годом женщин, и Святым Годом, и Годом Андерсена, и даже годом, когда будут наказаны все виноватые, как сообщила мне тетя Ира Кристи. Ну и что? А ничего. Потому что важно не то, какой год, а то — какие мы. А тут уж дело не в поколениях, а в нашем уме и воле. 

О наступившем мне известно лишь, что по японскому календарю — это Год Дракона. Пусть! Лишь бы не быть самим гадами. Верно?

А у XX века ¾ за спиной. Ну, что ж, это были не такие уж плохие ¾ века, я к ним не в претензии. И люди стали немножко лучше, и жить стало интереснее (хотя и сложнее), и думать стало свободнее, и мир стал шире. Рая на земле не стало, так ведь его никогда и не будет!

Доживем ли мы с тобой до третьего тысячелетия? Оно уже на носу, дочурка. Во всяком случае, ты в него вступишь в нашем с мамой нынешнем возрасте. Не попорти, брат, его, ты за него в ответе!

Крепко целую тебя, твой папа. 

Кронид Любарский освободился в январе 1977 года. Но в октябре того же года под давлением властей и угрозой нового ареста был вынужден эмигрировать в Германию, где продолжил правозащитную деятельность. В начале 1990-х он вернулся в страну. Любарский был одним из участников обороны Белого дома в 1991-м, в 1993-м — организатором обороны здания «Эха Москвы». Диссидент стал автором сразу нескольких статей российской Конституции. Входил в Общественную палату при президенте РФ, но вышел из нее после начала первой Чеченской войны. Умер в 1996 году, Крониду Любарскому было 62 года.