Интервью Петра Гончарова. Его мать, журналистку Оксану Гончарову, приговорили к семи годам колонии за самозащиту: она убила мужа, который избивал ее больше 15 лет

Электростальский городской суд 19 августа приговорил бывшую журналистку РБК Оксану Гончарову к семи годам лишения свободы. Ее признали виновной в убийстве супруга Алексея Самусева: по версии следствия, Гончарова специально ударила его ножницами, сама Оксана утверждает, что защищалась во время ссоры. Как рассказывают Гончарова и ее дети, Самусев на протяжении многих лет избивал и травил ее. После возбуждения дела об убийстве Гончарову лишили родительских прав, а их с Самусевым двоих детей передали под опеку его брату. Издание «Берег» поговорило с Петром Гончаровым, сыном Оксаны от первого брака, и узнала, как семья отреагировала на приговор, и что они собираются делать дальше.

— Вы общались с Оксаной после приговора? Как она себя чувствует? Как у нее дела? 

— Мне пока не удалось пообщаться с мамой, потому что она сейчас находится в транзитном СИЗО в Новом Гришино в Московской области. Ее туда перевозят, когда идут суды. Но на днях я собираюсь взять у судьи разрешение на свидание. Очень много вопросов и новостей накопилось. 

— Как вы отреагировали на приговор? 

—  Мне адвокат сразу сказал, что [дадут] в районе шести лет. Я знал, что это в любом случае будет реальный срок и даже не надеялся, что произойдет чудо и ее оправдают. В итоге судья почему-то решил дать семь лет. Мы еще пока не понимаем, что конкретно на это повлияло. 

— А ваши братья и остальная семья знают о приговоре?

— Я сомневаюсь, что братья знают о приговоре. Мне кажется, опекун всячески их ограничивает от любой информации о маме. Знаете, у нас семьи как таковой уже нет. Все родственники давно на том свете, грубо говоря. В живых осталась мамина двоюродная сестра и ее племянница, они живут в Волгоградской области, где мама и я родились. У меня еще есть двоюродный брат, есть я и еще два брата, Матвей и Арсений, которые сейчас находятся под опекой. Родственники (кроме младших братьев) мне всегда звонят, я рассказываю все новости. Они интересуются, переживают. 

— Расскажите, пожалуйста, как шел этот суд?

— О каждом заседании не могу вам рассказать подробно, потому что работаю. Их было довольно много: начиная с апреля, точно больше пятнадцати. Они обычно длились от одного часа до трех, самое долгое было, когда присяжные совещались перед тем, как вынести свое решение — они там [в совещательной комнате] чуть ли не до часу ночи сидели.

Мама просила, чтобы я там не присутствовал. Она говорит, что для меня это лишняя нервотрепка. Я лучше сэкономлю силы для чего-то важного и нужного. Например, пообщаюсь с журналистами, привезу продукты в СИЗО, съезжу к ней на свидание. Ей так спокойнее. 

Я был на суде только когда давал показания в качестве косвенного свидетеля. Тогда я пришел и рассказывал, что знаю. Естественно, и следователь, и адвокат потерпевших (семьи погибшего Алексея Самусева — прим. «Берега») давили, пытались меня заставить сказать лишнее, чтобы это плохо повлияло на положение мамы. Я держался как мог, а когда я указывал на странность вопросов, судья делал мне замечания. Но они правда были идиотскими. 

— О чем вас спрашивали?

— Эти вопросы не были направлены на то, чтобы выявить истину, они задавались для того, чтобы еще сильнее усугубить ситуацию. Не могу вспомнить их формулировки, но точно спрашивали, почему мама от него [Самусева] не ушла, почему она это все терпела. Мол, «если он бил, значит, она позволяла, если пил, значит, позволяла». А надо было брать детей под мышку и бежать. 

Вот они любят так рассуждать и не понимают, что это очень сложно. Она хотела [уйти], даже квартиру искала, но у нее элементарно не хватало денег, потому что у мамы трое детей. А Самусев еще и буйный человек был. Представляете, в какой атмосфере она жила? И зная это все, они мне такие вопросы задавали… А ведь тяжело о таких вещах рассказывать. Помню, такая сухость была в горле, что я даже воды просил. Именно поэтому мама говорила, чтобы я лучше не ходил. Причем меня почему-то допрашивали без присяжных, я сам не понял, как так получилось. 

— А как обвинение и семья Самусева обосновывали присяжным, что Оксана убила его умышленно? 

— Ну, мама погибшего говорила, что ее сыночек был хорошим, но моя мама его испортила. А других доводов особо не было.

— Помимо тюремного срока в семь лет суд также обязал Оксану Гончарову выплатить родителям погибшего два миллиона рублей — по миллиону каждому. Как судья аргументировал это?

— Это якобы за моральный ущерб: она в любом случае была бы обязана выплатить, потому что ее признали виновной, но не в таком размере. Два миллиона — очень большая сумма, если исходить [из юридической практики по похожим делам]. Это что-то вопиющее. Мне кажется, это просто ради наживы семьи, которая ему выдавала деньги [на жизнь] под расписку. Это все просто лицемерие и притворство. 

— Вы знаете, кем были присяжные?

— Насколько я знаю, там было поровну мужчин и женщин. Больше о них мне ничего не известно. Пятерых свидетелей, включая меня, допрашивали без присяжных. Это странно, ведь они формируют свое мнение не только на основе сухих фактов из уголовного дела, но и из показаний очевидцев. 

— В каких условиях все это время находилась Оксана? 

— Как я уже говорил, маму постоянно возили на суды [из СИЗО в Новом Гришино] транзитом через Ногинск, потому что заседания проходили по месту жительства, в Электростали. Это для нее тяжеловато. Представьте — проезжать по 90 километров в автозаке. Это не очень, мягко говоря. 

А в самом СИЗО у нее все в порядке, никто не обижает. У нее даже там подруги по, скажем так, несчастью появились. Она мне рассказывает про быт, как она готовит там. Например, чтобы она приготовила винегрет, я ей покупаю уже сваренные овощи в вакуумной упаковке, и она как-то без ножа их режет. Думаю, человек приспосабливается к любым условиям. Это наш инстинкт. Если человек захочет покушать то, что он ел на свободе, но в тюремной камере, он придумает, как это сделать.

Подруги постоянно ей что-то отправляют, заказывают сладкое. Я иногда привожу свежие продукты. Правда, далековато: например, если добираться электричками из Электростали, это займет около семи часов [туда-обратно]. Можете себе представить? Это очень тяжело, еще и с тяжелыми сумками. Не каждый такое выдержит. Поэтому обычно я для этого арендую машину. 

— Как во время процесса вели себя родственники Алексея Самусева?

— Они ходили практически на каждое заседание и вели себя очень скверно. Когда я приходил как косвенный свидетель, мне говорили: «Петя, как тебе не стыдно? Ты что, не помнишь, как мы тебя возили к себе, как мы тебе дарили подарки?» Это все, конечно, замечательно и круто, но оно здесь при чем? 

Я должен защищать маму: прийти в суд и дать свои показания. Они считают, что я должен был свидетельствовать против нее. Но они же тоже защищают своего сына, которого уже нет. Они все время пытались меня спровоцировать на какую-то гадость, и во время обсуждений на заседаниях тоже возникали перепалки. А вне суда мы вообще не общаемся, даже не здороваемся, хотя мама покойного живет в соседней квартире. Я ее иногда вижу. 

— После задержания матери в 2022 году вы говорили, что хотите забрать младших братьев себе. Но органы опеки передали их брату Алексея Самусева, хотя до этого он никого участия в их жизни не принимал. Он увез их в Анапу и запретил вам с ними общаться. Вы сейчас имеете возможность с ними видеться? В каких условиях они живут? 

— Я все еще с ними не общаюсь и не имею возможности видеться с февраля 2022 года. В этом смысле вообще ничего не изменилось. Мы пока не можем что-то здесь сделать, потому что они уже под его опекой. Мама направляла из СИЗО запрос о том, как дети, ей отвечали, но довольно поверхностно: Матвей ходит в школу и записался в какую-то спортивную секцию, Арсений делает прогресс в речи. А когда я делал такие же запросы, органы опеки мне отказывали: «в связи с федеральным законом о защите информации».

— Вы как-то пытались оспорить передачу детей под опеку брата Самусева?

— Мы подавали иск о порядке общения в городской суд Анапы, но там говорят, нужно мое присутствие. А мне в Анапу ехать довольно проблематично. Я подал этот иск год назад, и с тех пор вообще ничего не понятно. 

Как-то мамина коллега была в Анапе и заехала в эту опеку. Они ей тогда про меня ответили, мол, почему он к нам никак не приедет, не покажется — мы бы с ним пообщались, что-то придумали бы, чтобы он смог общаться с детьми. А для меня это сложно, у меня тоже есть свои обязанности и работа, у меня жизнь не остановилась. Такая бредовая история. Но мы все равно будем продолжать бороться. 

— Как вы думаете, вам могут отдать братьев под опеку?

— Я уверен, что под опеку мне их не отдадут. Во-первых, у меня недостаточный заработок, во-вторых, у меня неполноценная семья, я же не женат. Органы опеки на это смотрят. И все же, я думаю, что хорошо, что дети под опекой, а не в детдоме — это гораздо страшнее, гораздо хуже, и тут уже ничего не сделаешь. У них была бы травма на всю жизнь.

— Как детям объяснили, где находится Оксана? И как они отреагировали?

— Средний, Матвей, знает, что происходит с мамой, он даже давал показания, что Алексей Самусев перед тем, как все произошло, избил маму. Арсений вряд ли знает об этом, ему тогда было года четыре, сейчас он уже старше. Не знаю, рассказывают ли им что-то сейчас, и знают ли они про приговор. Но, думаю, им могли говорить, что мама плохая. Я не буду удивлен, я прекрасно понимаю, что это за люди. 

С другой стороны, может, это и хорошо, что их ограничивают от информации. Они в любом случае вырастут и все узнают, у них сложится свое мнение. Самое главное, чтобы у них сейчас душевное состояние было спокойное. Пусть они ходят в детский сад, в школу и их не впутывают в это все. 

— В апреле 2023 года Оксану лишили родительских прав. Как она пережила это?

— Ей, конечно, было очень тяжело, она много плакала. Для нее это был удар. Представьте, мать лишают ее детей, а она ничего с этим не может сделать: ни побороться за них, ничего — потому что находится в СИЗО. Она готова бороться за них, когда выйдет. Это будет, наверное, ее основная задача после того, как она отбудет срок по закону.

— Поддерживают ли Оксану коллеги из медиа, пишут ли они ей письма? Кто-то из них ходил на заседания? 

— Да, очень много людей пишет ей письма, в том числе ее коллеги из-за границы и люди, о бизнесе которых она писала. Она так переживала, так боялась, что коллеги ее неправильно поймут, поэтому очень тщательно скрывала свою историю. Возможно, если бы она раньше об этом рассказала, ей бы помогли. В итоге коллеги все поняли и очень много помогают во всем. За это им отдельное спасибо. Некоторые коллеги мамы даже ведут телеграм-канал [в ее поддержку] и вели трансляции с судебных заседаний. 

— Какой у вас план теперь, после приговора?

— Мы будем бороться. Обязательно будем оспаривать приговор в апелляции и особенно размер денежной выплаты, потому что это просто чудовищная сумма. Это очень много для Самусева, который житья никому не давал. К тому же часть срока она уже отсидела, получается, в сентябре будет уже два года, а в пересчете — и вовсе три. Это более чем хорошо. Потом можно будет подать на условно-досрочное освобождение или попросить перевести ее на принудительно-трудовые работы, где она сможет работать, получать деньги, жить в городе. Будем бороться за Матвея и Арсения, чтобы иметь возможность с ними общаться, вернуть в семью. И после дела против мамы снова заговорили о законе о домашнем насилии, видел, что в Госдуме уже поговаривают о законопроекте. 

— Вы думаете, его примут?

— Честно, я уже ни на что не надеюсь. Мы живем не в самое лучшее время, и мне кажется, поэтому [принятие закона о домашнем насилии] проходит так проблематично. Но по-человечески хочется в это верить. Невозможно же, чтобы все было настолько плохо.