«Мама босая взяла в охапку кошек, открыла гараж и поехала в Курск» Что происходит в Курской области — рассказывают ее жители и волонтеры

За неделю с начала вторжения в Курскую область ВСУ смогли пройти вглубь России по меньшей мере на 27 километров. По словам президента Украины Владимира Зеленского, Киев взял под контроль десятки населенных пунктов. Власти региона заявили, что 120 тысяч жителей приграничных территорий уже находятся в безопасности, всего эвакуация требовалась 180 тысячам человек. Кооператив независимых журналистов «Берег» поговорил с теми, кто лишился дома, и с волонтерами, которые помогают пострадавшим жителям области.

Алина (имя изменено)

ищет свою семью, которая осталась в поселке рядом с Суджой

Мои мама, бабушка и дедушка находятся под Суджой. Когда началась [полномасштабная] война, я жила в Белгороде и сама уезжала от обстрелов. С [начала] весны 2024-го я два месяца прожила у мамы в Судже. Обстрелы там уже были, ты каждый день их слышишь, это действует на нервы. Как раз в последние два месяца они участились и стали страшнее, я начала спускаться в подвал чуть ли не каждые день и ночь. Прилетело что-то громкое — садишься в подвал.

Бабушка тоже часто ходила в подвал. Дедушка [обстрелы], скорее, игнорировал, но когда были сильные, прямо по городу, по полчаса, и выключался свет, — он тоже спускался. 

Месяц назад я уехала из Суджи в другой город, потому что устала. Настроение семьи из-за обстрелов особо не поменялось. Моя мама власти не особенно верит. Дедушке 70, он как был за Путина, так и остался. Смотрит телевизор и читает в интернете то же самое, что говорят в телевизоре. Я только сейчас начинаю понимать, что обстрелы [летом] участились не просто так. Они стреляли именно по военным [объектам]. Наверное, обстреливали, чтобы потом зайти.

6 августа [ВСУ] напали на Суджу, в тот вечер мы с семьей созванивались в последний раз. Мама сказала, что они живы и «все нормально», что ей некогда говорить и что ей «не до смеха». Хотя никто не смеялся: мы просили их выехать. У них есть машина, возможность вовремя уехать была. Но я так поняла, что кто-то отказался — скорее всего, мой дедушка. Больше я от них с тех пор ничего не слышала — до вчерашнего дня (12 августа, — прим. «Берега»). 

Вчера примерно в три часа дня мама написала мне в телеграме, что они живы и «все хорошо», попросила передать это нашим родственникам. По ее тону я поняла, что это именно она написала. Но непонятно, откуда она взяла интернет. Я пыталась ей перезвонить, но телефон был недоступен, а в телеграме она была всего минут пять — и сбросила звонок.

После этого с ее номера пришло еще одно сообщение: «Все харошо», и все. Я не поняла, кто написал это последнее сообщение, потому что слово «хорошо» было написано с ошибками, что на маму не похоже. Это странно. Пока никакой информации у меня нет.

Наш дом находится в западной части села Заолешенка в Суджанском районе. У нас из окна была видна дорога на [украинский город] Сумы. Я так понимаю, там сильно глушат связь и, скорее всего, нет света. А если нет света, то нет воды — у нас колодец тянет воду электрическим насосом. Боюсь, что там и газа нет. Скорее всего, они сидят в подвале.

Возможно, родственники думали, что это [прорыв ВСУ] временная история. Уже два года все время были взрывы [в Курской области], это был уже не тот шок, который люди испытали в феврале 2022 года, когда все пару месяцев не могли нормально функционировать. А [сейчас в Судже все] уже привыкли. И когда случилось нападение, они скорее всего подумали, что паника лишняя. Возможно, они думали, что за день все закончится и все будет нормально. Но прошла уже неделя, сейчас уже поздно выезжать. Не знаю даже, как они уедут — там везде мины, дроны, это опасно.

От соседей мы узнали, что некоторым удалось выехать. Никакой централизованной эвакуации жителей [6 августа] не было, людей вовремя не предупредили. Моим знакомым просто повезло, они выехали. Кого-то убило - при ударе по колонне попали в машину. Среди знакомых моих знакомых точно есть двое погибших.

Основная масса людей уехала именно 6 августа. С 7-го числа выехать уже было нельзя. Кого-то эвакуируют волонтеры, знакомые рассказывают, что где-то [люди] пробираются [вглубь России], но я так понимаю, что это из восточной части города, а наши на самом западе. По всем картам и информации из [местных] чатов следует, что мой дом под контролем ВСУ. В нашем поселке жили и подрабатывали два украинца, и все два года они не могли выехать домой из-за украинских паспортов. Их в поселке никто не трогал — просто все знали. Так вот, соседи сказали, что после вторжения их [якобы ВСУ] забрали, эвакуировали в Сумы.

Мы звонили по телефону 112 и в «Красный Крест». До них было трудно дозвониться, и они сказали, что никакую информацию не предоставляют, а просто записали [пропавших] и адрес. Так никто и не перезвонил.

Сегодня я подала заявку в «Лизу Алерт», там меня хотя бы спросили, как выглядят родственники, попросили фотографии и уточнили местоположение, узнали, есть ли у них машина. В 112 даже даты рождения не спрашивали — просто фамилию, имя, отчество и все. 

Я всегда была против войны, поддерживала украинцев, и не любила «зетников». Но судьба распорядилась так, что теперь я слежу за всеми «военкорами» и жду, когда они смогут выгнать ВСУ из моего дома. Я не поменяла взглядов, я все еще виню Путина. Но теперь я надеюсь на успехи тех, кого раньше ненавидела. Это очень странное ощущение.

Кристина (имя изменено)

жила в Судже, сейчас помогает беженцам вместе с эвакуировавшейся семьей

В последнее время [перед нападением на Суджу] обстрелы участились, особенно с дронов. Большинство таких случаев, конечно, [происходило] не в самом городе, а на трассах: например, Суджа — Курск, Суджа — Коренево и так далее. Дроны преследовали местных жителей по трассе.

То, что происходит сейчас, началось в ночь с 5 на 6 августа. Я тогда была в Курске, а мои родители и 17-летний младший брат — дома, в Судже. Брат зашел к маме и говорит: «Мама, кажется, „прилеты“». Мама говорит, что сначала даже не поняла, наши бьют или не наши. Они с братом и папой спрятались в кладовке и просидели там до утра. Утром папа повез брата в Курск к родственникам, а мама осталась — и тут пропала связь, мы не могли с ней связаться полтора часа. 

Мама тоже пряталась, потому что слышала, что работает (стреляет, — прим. «Берега») танк. Когда притихло, она вышла на улицу, чтобы покормить животных и поймать сеть — одну палочку. В этот момент до нее дозвонился брат: «Мамочка, уезжай, там уже новости выкладывают, что в ВСУ наступает». Мама босая взяла в охапку кошек, открыла гараж и поехала в Курск. Сказала, что на трассе уже горела большая машина с кузовом, вся кабина была черного цвета, человек, который был за рулем [скорее всего], погиб. Когда мы смогли созвониться с мамой, я выдохнула — а буквально часа через два узнала, что нашего дома больше нет, в него попал снаряд. 

Сейчас мы всей семьей в Курске. Мы абсолютно не были готовы [к тому, что украинские военные могут войти в город]. Не было никакой информации, что на нас наступали ВСУ, что надо эвакуироваться. Мама говорит, что оставила ключи от дома — думала, что все утихнет. Многие люди выехали без животных, не закрывая дом, побросав родителей, машины — думали, что вернутся.

В Судже и других [занятых ВСУ населенных пунктах] у нас осталось много знакомых и друзей семьи. Мамина родная тетя осталась в селе Плехово: с ней нет связи, мы не знаем, жива ли она. Забрать ее мы не можем: все дороги в сторону Суджи контролируются ВСУ, они постоянно подбивают машины. Людям, которые спасали население, перекрыли все пути. Еще одна семья, наши хорошие друзья, долго не выходила на связь, они жили в Гончаровке. [Потом выяснилось, что] их взяли в плен, заставляли снимать провокационные видео про Россию, но в итоге отпустили, [позволили] выехать из Суджи. По пути их обстреливали. Люди чудом остались живы, но выбрались.

Мы с семьей решили, что будем собирать гуманитарную помощь, я отпросилась с работы на неделю. Собираем вещи [для пострадавших] — это отвлекает, и ты не так часто думаешь, что у тебя нет твоего города, твоего дома, что погибли животные. Я делаю это в первую очередь для себя, а не ради похвалы и благодарности. Ты сам знаешь, что сделал доброе дело — кому-то твои брюки или куртка, может быть, помогли, потому что люди выехали полностью голые. Многие ехали [из отпусков] с моря и приехали сразу в Курск, потому что до Суджи уже не доехать. В шортах, шлепках, а некоторые и без документов. 

За помощью к властям мы пока не обращались: не знаем, как правильно поступить, потому что документы на дом у нас остались там, они сгорели. Для оценки ущерба нужно, чтобы туда приехал человек и посмотрел масштабы трагедии — сейчас это нереально.

Мы не понимаем, куда идти, что делать, кому писать. Думаем о том, чтобы вообще уехать [из региона]: твой город буквально за считанные часы захватили ВСУ, ты уже даже в Курске боишься любого шороха, грохота. Но родственников или знакомых у нас нет, поэтому если мы и уедем, то будем либо снимать [жилье], либо присоединимся [к тем людям], которых эвакуируют в большие города. Пока все это под вопросом: мы сейчас в таком состоянии, будто это страшный сон, который скоро закончится. Понимания, что делать дальше, никакого. Мы занимаемся волонтерством, помогаем людям, живем так изо дня в день.

На мое отношение к СВО это никак не повлияло: наше государство самое лучшее, я продолжаю любить своего президента и считаю, что он самый лучший, продолжаю гордиться нашей армией. Считаю, что военная операция была начата не зря, и то, что сейчас случилось — еще одно доказательство того, что они (украинцы, — прим. «Берега») настоящие фашисты. Мой двоюродный брат уходил на СВО, вернулся еле живой с ранением. Но даже после этого и после того, что сейчас случилось, и я, и моя семья остались с тем же мнением. 

Екатерина Жильникова

директор приюта «Право жить», эвакуирует животных из Курской области

Наш приют находится не очень далеко от зоны боевых действий, в 30 километрах от Курска и ближе именно к той стороне, где сейчас идут ожесточенные бои. Он, конечно, не в самой зоне [под контролем ВСУ], но мы не знаем, как будут развиваться события, учитывая, как все нестабильно уже неделю. 

Нам поступает много заявок от владельцев животных, в том числе с тех [подконтрольных ВСУ] территорий — просят пристроить своих питомцев. Сейчас нам нужно пристроить или хотя бы взять на передержку около 200 собак — если считать вместе с домашними. 

Люди откликаются, и многих собак нам уже удалось вывезти — около 70 за три дня. Как правило, удается отправить их в Москву и Петербург. Мы перевозим собак на зоотакси, еще нам помогают волонтеры. Помог с перевозкой и Московский зоопарк, и АНО «Центр „Помощь“», а московский приют «Путь домой» забрал у нас 32 собаки. Но в основном люди откликаются сами. 

Волонтеры ездят [на оккупированные ВСУ территории Курской области]. Они вывозят людей, а заодно пытаются вывезти животных — и привозят к нам.

Людям с домашними животными намного сложнее найти себе временное жилье — их никто не берет. Но мы разместили пост в нашей группе, и там некоторые откликнулись [и предложили остановиться у себя тем, кто эвакуировался]. Так что люди самоорганизуются. Пока [помощь устроена] только так.

Администрация области предложила транспорт для животных из нашего приюта, они готовы предоставить нам большую машину. Правда, мы пока не успели воспользоваться этим предложением.

Марина (имя изменено)

волонтер на пункте выдачи гуманитарной помощи в Курске

Я живу в Курске. Случаи ракетной опасности [обстрелы] у нас уже были — конечно, люди к этому просто привыкли, даже дети уже не реагируют на них паникой. Прямо сейчас я с вами говорю и слышу сирену. 

Кто-то принял решение уехать, а я решила остаться — у всех свои мотивы. Моей первой мыслью было купить билеты на Кипр, взять ребенка и улететь. Но я считаю, что человек, у которого есть возможность помочь, все-таки должен быть выше этого. Я рада, что не уехала, потому что если бы сделала это, тревога за родителей меня бы просто съела.

В первые дни я к этой ситуации [прорыву ВСУ] отнеслась максимально несерьезно. Я просто не ожидала, что в XXI веке такое вообще может происходить. В первые три дня все, что касается эвакуации, было как при любом чрезвычайном происшествии — «как получится». Сейчас уже власти эвакуируют из [приграничных] регионов, помогают с размещением. 

Люди, у которых есть свободное помещение, тоже помогают. И предприниматели, и те, кто находится на госслужбе. Есть выплаты [для беженцев]. Также есть помощь при эвакуации: если человек приезжает [в Курск], он подает заявку, что кому-то кто остался нужна эвакуация. [Неравнодушные люди] сдают кровь, помогают с переездом к родственникам в других городах, если они есть. 

Сейчас я работаю волонтером на пункте выдачи гуманитарной помощи. На пунктах есть разные обязанности, я занимаюсь регистрацией граждан, покупками, приемом денег. Этому пункту государство присылает какую-то гуманитарку, например, макароны, крупы. Но, думаю, ее никогда не будет достаточно, потому что точный масштаб эвакуации можно будет подсчитать только когда она закончится. Сейчас, например, отгрузили фуру [с гумпомощью]: всего хватило, но люди прибывают еще и еще. 

Кроме этого у меня очень много дел: я и сама собираю деньги на нужды, стараюсь осветить ситуацию в соцсетях. Сейчас собрала около 100 тысяч рублей. Каждый вечер я езжу в супермаркет: пишу в координационный чат, спрашиваю, что конкретно нужно сегодня. Обычно это либо еда, либо бытовая химия. 

Я работаю на пункте с 9 августа, и за это время только через меня прошло около трех тысяч человек. Рядом с очередью беженцев всегда дежурят военные — честно говоря, по ним видно, что они рады быть сейчас здесь, а не где-то, где стреляют. Лица у них расслабленные, смотрят куда-то вдаль. 

У нас, у курян, свой менталитет: мы все очень веселенькие, в любой непонятной ситуации говорим: «Ну, а шо делать, надо как-то жить дальше». Сейчас могу сказать, что беженцы в шоке — никто до конца еще не осознает, что происходит.

Пожилые люди, конечно, в панике. Их нужно успокоить, поддержать. Люди, которым 30-40 лет, мыслят более рационально. Они уже думают, как, что, куда: как адаптироваться, что делать. Негатива в свой адрес от беженцев я особенно слышала, было пару раз — кому-то не понравилось что-то из предложенной одежды или постельного белья. Можно понять: люди приезжают подавленные, в шоке. Я в этой ситуации их поддерживаю, потому что они вообще не виноваты. Они не по своей воле оказались в эпицентре этих событий, им нужно помочь. 

Недавно мужчина, женщина и их двое детей опоздали на выдачу гуманитарной помощи — там тоже есть рабочие часы. Но мы все равно пошли навстречу. А на следующий день этот же мужчина пришел к нам снова, но уже не за вещами — спросил, чем он может нам помочь. 

Когда эвакуируешься на автобусе, с собой почти ничего не возьмешь. А если уезжаешь на своем автомобиле, можешь туда упаковать хоть весь дом. Но, конечно, уезжавшие на машинах отдавали приоритет другим, чтобы вывезти больше людей. 

А вот таксисты заслуживают отдельного места в аду, в тот момент они таксовали: «Вывезем из Суджи за 15 тысяч рублей». Мы с подружкой поехали забирать из Рыльска бабулю, а они уже стоят [на дороге] и предлагают такую цену. А кому? Очевидно, что если уезжает, например, женщина из полной семьи, то ее вывезет муж. Получается, они пытаются нажиться на одиночках и на пожилых. 

Я всегда считала, что Курск — это просто дерьмо, если честно. Но эта ситуация поменяла мое мнение на противоположное. Все люди включились. Те, кто занимался бизнесом, предоставляют свои товары. Я закупала большую партию шампуней, мне кассир просто часть отдал от себя. И таких ситуаций много. 

Для курян в сложившейся ситуации есть много, казалось бы, неочевидных проблем. Например, людям стало сложно добираться на работу и с нее — когда есть ракетная опасность, все автобусы по правилам техники безопасности останавливают и ждут, пока опасность пройдет. Иногда по два-три часа. А работодатели не всегда идут в этом плане навстречу. Работодатели в этом плане вообще охуели — все ждут каких-то распоряжений со стороны властей, что введут какой-то режим, позволяющий людям под обстрелами не ездить на работу. А сами оплачиваемые отпуска предоставлять не готовы.  

Сейчас нам точно нужна еще гуманитарная помощь. Не хватает матрасов, спальных принадлежностей: это то, что закупить несколько сложнее, чем продовольствие. Мест для размещения беженцев тоже недостаточно: их отправляют в том числе в Орел, Тулу. Не хватает информационного освещения ситуации на федеральном уровне — в первые три дня, когда у нас все только началось, по телевизору рассказывали про транссексуалов с Олимпиады. Но очевидно, что транссексуалы нам не угрожают. 

Я считаю, что про происходящее нельзя молчать. Помощь есть, но никто не осознает объемы того, насколько эта помощь необходима — а она точно нужно в большем количестве, чем есть сейчас. Многие считают, что у нас пару раз постреляли и все закончилось, но на самом деле люди каждый день приезжают и продолжают приезжать.

У меня, конечно, есть своя жизнь, но сейчас сил хватает только на то, чтобы выгулять собаку и навести порядок дома. Я за эти дни дважды была донором крови и после этого еще восстанавливаюсь. У меня вообще уже Red Bull течет по венам в последние дни. В принципе, если какому-то солдату перельют мою кровь, то она будет с Red Bull без сахара. 

Мария

волонтер в Курской области

Сама я не с приграничья, но у меня очень много знакомых оттуда. Сначала я помогала им, потом родственникам, а дальше решила и другим — не могла оставить людей в беде. Понимала их страшную ситуацию, люди действительно остались ни с чем, а я ведь могу помочь.

Я не готовилась к этому, все получилось само собой: одному помог, второму, потом люди стали обращаться лично — ну как тут можно отказать? Тяжело только весь день быть за рулем и сортировать информацию.

Обращаются [за помощью] все: мамы с детьми, знакомые, у которых родственники попали в эту ситуацию. На третий день нашей работы я повесила на машину свой номер телефона с обозначением, [что я помогаю развозить] гуманитарную помощь. Начали звонить пожилые люди. Всем все нужно, поэтому задач много. Собираем денежные средства через соцсети, [к сбору денег] подключаются люди из других городов. Потом закупаемся тем, что просят пункты помощи и люди, обратившиеся лично, разбираем все необходимое по пакетам и развозим по домам. 

Люди потеряли абсолютно все, в глазах только пустота и ощущение потери. Постоянно рассказывают, что с ними произошло, какие ужасы они видели. Говорят больше не о политике, а о том, что же теперь делать: денег нет, жилья тоже. Нуждаются абсолютно во всем — начиная от зубной щетки и заканчивая жильем. Критически не хватает бытовых [предметов]: многие уходят без подушек и одеял, потому что на пунктах помощи огромное количество [нуждающихся]. Все заканчивается буквально за считанные минуты. Волонтеры покупают все за собственные деньги. 

С жильем обстановка еще хуже: в Курске заканчиваются [свободные] квартиры, многие живут по десять человек в одной, а людей едет все больше и больше. В общем, обстановка очень тяжелая.

Оставаться в регионе возможно, хотя и страшно. Я уезжать не планирую — только в самой экстренной ситуации. Но, признаюсь честно, документы и чемодан лежат собранными.