В суде по делу Жени Беркович и Светланы Петрийчук допросили засекреченного свидетеля. Он отказался отвечать почти на все вопросы

На процессе по делу Жени Беркович и Светланы Петрийчук, которых обвиняют в пропаганде терроризма из-за спектакля «Финист — Ясный сокол», допросили засекреченного свидетеля. Корреспонденты издания «Берег» побывали на допросе.

Женя Беркович сидит на скамье подсудимых почти неподвижно. Она не реагирует на происходящее вокруг, на лице режиссерки читается усталость. Она наклоняется к своим адвокатам (Ксении Карпинской и Елене Орешниковой) и перешептывается с ними. Орешникова встает и идет к выходу из зала, в дверях она сталкивается с прокурором Екатериной Денисовой и перебрасывается с ней парой фраз. 

— Евгения, вам плохо? — спрашивает та.

Беркович едва заметно кивает. Вскоре на пороге появляются конвоиры, они заковывают Беркович и Петрийчук в наручники и выводят из зала. Судья Юрий Массин сообщает, что в суд вызвали скорую, заседание откладывается. Спустя 10 минут за окном раздаются звуки сирены.

Через полтора часа процесс возобновляется — после того, как Беркович говорит, что чувствует себя «удовлетворительно». Сегодня допрашивают засекреченного свидетеля — об этом человеке на прошлом заседании рассказывал сотрудник Центра «Э» Роман Лисуков. Прокурор просит, чтобы допрос прошел «в условиях, исключающих визуальное наблюдение», сторона защиты возражает. 

Мария Куракина, адвокат Светланы Петрийчук, подчеркивает, что «история со свидетелем, который появился спустя 13 месяцев [после возбуждения уголовного дела], выглядит подозрительно». Ксения Карпинская добавляет, что, по ее мнению, цель такого допроса — «нивелировать ошибки следствия, связанные с получением доказательств». Она уверен, что прокурор злоупотребляет своими полномочиями.

Юрий Массин удаляется для принятия решения. Сергей Бадамшин — еще один защитник Светланы Петрийчук — поворачивается к «аквариуму» и объясняет обвиняемым, о чем в теории может рассказать свидетель и зачем это нужно обвинению. «Откопали стюардессу!» — шутит Беркович. 

Судья возвращается в зал, он разрешает допросить свидетеля. В протоколе заседания он будет значиться под псевдонимом «Никита», а показания будет давать по видеосвязи — так, чтобы никто не увидел его лица (во время допроса свидетель находится в том же здании, просто в другом помещении).

«Ниикита, меня слышно?» — начинает прокурор. На установленных в зале мониторах — синяя заставка с перечеркнутой иконкой видеокамеры. Из динамиков раздается хрип, обрывки слов. Денисову, кажется, это вполне устраивает — она здоровается со свидетелем и начинает расспрашивать его о спектакле. В ответ снова доносятся скрежетания и хрипы.

— Еще раз и погромче, пожалуйста, — невозмутимо говорит Массин. — Слова помедленнее и почетче, в микрофон. 

Из динамиков наконец звучат понятные слова, но в предложения они складываются с трудом. Беркович делает разочарованную гримасу и разводит руками, Петрийчук иронично поднимает большие пальцы вверх.

Постепенно качество связи улучшается, становится понятно, что голос свидетеля изменен. По всей видимости, для этого используется специальный софт: между словами добавлены неестественные для обычной речи паузы и интонации, как будто речь нарезается на фрагменты и склеивается заново.

По просьбе прокурора «Никита» рассказывает, что побывал на читке пьесы во время фестиваля «Любимовка» в 2019-м, а спустя три года сходил уже на спектакль — и тайком снял его на видео. Постановка ему «в большей степени не понравилась» и «вызвала вопросы». 

«Главные героини представлены жертвами и они ни в чем совершенно не виноваты. Но кто тогда виноват?» — объясняет он свои претензии к «Финисту». 

По оценке «Никиты», в спектакле сделан акцент на том, что Марьюшек в России «унижали» и «притесняли в правах», а в их дальнейшей судьбе якобы «виноваты российские институты, государство и общество».«Единственная претензия [к террористам] — что они не оправдали ожиданий, оказались не любящими и заботливыми мужьями, а наоборот, — продолжает „Никита“. — А если бы они были любящими — думаю, девушки с удовольствием продолжили бы оказывать помощь террористам, участвовать в джихаде».

Светлана Петрийчук сидит, скрестив руки на груди. То, как свидетель трактует ее пьесу, вызывает у драматурга недоумение.

— Вам кто-то когда-то угрожал? — обращается к «Никите» Карпинская.

— Да, такое случалось в моей жизни.

— А вам угрожали Беркович или Петрийчук?

— Нет, никогда.

— Почему вы являетесь секретным свидетелем, чего вы опасаетесь?

— Я работаю в театральной сфере и знаю отношение к данному вопросу [делу Беркович и Петрийчук]. Боюсь за свою карьеру.

— Я правильно понимаю, что вы боитесь за свою репутацию, а физически вам никто не угрожает и насилия в отношении вас не было?

— Не только за репутацию. И за карьеру, и за финансовое состояние. И, возможно, за здоровье и жизнь, поскольку дело резонансное, люди могут реагировать совершенно по-разному.

«Никита» добавляет, что на «Финиста» он попал по приглашению, но кто его пригласил не раскрывает — ведь это может его деанонимизировать. А снять спектакль на видео он якобы решил, чтобы показать запись другу-мусульманину, живущему на Северном Кавказе. По словам «Никиты», тот и убедил его пожаловаться на авторов «Финиста» в полицию. Для этого свидетель отправился прямо на Петровку, 38 (там находится Главное управление МВД по Москве).

К допросу подключается Женя Беркович. Она спрашивает, что конкретно происходило на читке в 2019 году. 

— Был разговор между тобой, Женя, Светой [Петрийчук] и Юрой Шехватовым (муж Петрийчук, — прим. «Берега») о том, что вы хотите опубликовать видеозапись читки. Света хотела сделать это как можно скорее, а ты настаивала на том, чтобы сделать это позже.

— Не знаю, пили ли мы на брудершафт… — отвечает Беркович на внезапный переход на «ты».

На замечание режиссерки «Никита» не реагирует, а пояснить, где происходил разговор Беркович, Петрийчук и Шехватова, отказывается. Не может он ответить и на простые вопросы о «Любимовке». Например, сколько примерно читок было в программе фестиваля в тот год и кто вел читку «Финиста». Зато тут же без запинки перечисляет имена и фамилии людей, входивших в дирекцию фестиваля. 

Бадамшин спрашивает: почему «Никита» пошел в полицию лишь через несколько месяцев после того, как посмотрел спектакль, который так его возмутил? 

«Это не так просто — прийти к правоохранителям, — начинает свидетель, — надо быть уверенным в том, что ты делаешь, сформировать позицию. Со мной происходили разные вещи, я испытывал душевные переживания, можно сказать, гражданскую ответственность. Совесть меня мучила, что есть такое произведение, которое рекламирует идею радикального ислама».

«Никита» добавляет: Россия и российские мужчины в спектакле, на его взгляд, представлены «плохими», суд — «негуманным и несправедливым», а «они [террористы] там все хорошие». 

Защитник Светланы Петрийчук продолжает допрос и пытается узнать, какие именно фразы или сцены в спектакле, по мнению свидетеля, «пропагандируют радикальный ислам». Но «Никита» вместо этого продолжает рассказывать о том, какое впечатление на него произвел «Финист» в целом.

«У Исламского Государства есть основной лозунг — не жить в унижении. А мы видим на протяжении всего спектакля, что женщины терпят унижение от [российского] государства и общества», — говорит он. По мнению «Никиты», «зрителя подталкивают к выводу», что единственная альтернатива этому — вступление в ИГИЛ. «Спектакль не работает [на это] отдельными фразами, это комплексная работа», — уверен он.

— Вашему другу-мусульманину не понравилось, как готовили халяльный торт? — с раздражением в голосе спрашивает Карпинская.

— Вы шутите сейчас.

— В спектакле есть такой момент. Этот момент задел вас и вашего друга?

— Да, думаю, это его могло задеть! Но я наверняка ему этот момент не показывал. 

Карпинская просит свидетеля перечислить, какие именно фрагменты из «Финиста» он показывал. Тогда «Никита» вдруг признается, что не может этого вспомнить — да и вообще плохо помнит саму постановку, потому что обычно смотрит больше 50 спектаклей за год. Он просит перечислить ему несколько сцен — и тогда он, возможно, что-то вспомнит.

Беркович и Петрийчук брезгливо морщатся. Карпинская делает глубокий вдох. 

— Вы посмотрели читку в 2019 году, — начинает она, — потом три года думали об этом спектакле, посмотрели его в декабре 2022 года. Только об этом и думали — и пошли на Петровку, 38. А сейчас вы обо всем забыли. Ну как так? Больше не интересует вас спектакль?

— Ну вот так! — как ни в чем ни бывало отвечает свидетель. — Я много о чем думаю, что меня беспокоит. Что-то я забываю. Но я же помню главное! В чем моя претензия к этому спектаклю — это я помню!

Елена Орешникова хватается за голову и беззвучно произносит губами слово «маразм». Очередь задавать вопросы как раз доходит до нее.

— Как вы относитесь к вербовщикам? — поднимает она глаза на синий экран. — К террористам, которые вербуют российских женщин.

— Плохо отношусь. Так же, как и к украинским террористам.

Беркович почти подпрыгивает от неожиданности и резко поворачивается к судье, чтобы увидеть его реакцию, но Массин не демонстрирует никаких эмоций.

«Никита» развивает свою мысль — под «украинскими террористами» он подразумевает людей, которые звонят россиянам под видом сотрудников служб безопасности банков «и организуют поджоги, нападения и прочее».

После этого право допросить свидетеля вновь переходит к Беркович. Режиссерка спрашивает «Никиту», принимал ли он участие в публичном обсуждении пьесы после того, как актрисы прочитали ее по ролям на читке. 

— Нет, я не высказывался. У меня были сложные, противоречивые чувства, и если бы я начал формулировать их прямо там — был бы шанс, что меня бы осмеяли или я показался бы дураком.

— Да, лучше [показаться] дураком позже, чем раньше, — комментирует Беркович. 

Режиссерка задает свидетелю еще несколько вопросов о спектакле, но внятных ответов не получает. 

— Вопрос, известно ли вам понятие «испанский стыд». Но я его [сама же и] снимаю, — завершает допрос Беркович.

— Надеюсь, вы его иногда испытываете! — невпопад отвечает «Никита».

Теперь вопросы задает Светлана Петрийчук. Ей интересно, сколько раз свидетель был на «Любимовке» и какого цвета браслет ему выдали на входе в 2019 году (почему ей важен этот вопрос, Петрийчук не поясняет). Свидетель отказывается отвечать. 

Ксения Карпинская напоминает судье, что свидетеля предупредили об ответственности за отказ от дачи показаний, и требует занести в протокол, что «Никита» нарушил закон. Судья просит адвоката сесть, но Карпинская не сдается.

«Мне кажется, что вы встали на сторону обвинения и помогаете сейчас свидетелю! — заметно повышая голос говорит она. — Вы помогаете следствию, которое неправильно собрало доказательства — вот что происходит в этом процессе!» Судья делает Карпинской замечание и уточняет, есть ли у участников процесса другие вопросы. 

«Ваша честь, да куча вопросов! — поднимается Сергей Бадамшин. — Мы один день Атоса слушаем (на предыдущем заседании в качестве свидетеля выступал актер Вениамин Смехов, — прим. „Берега“), а сейчас робота Вертера. Как составить вопросы, на которые человек не хочет отвечать? Основной момент — а был ли он на „Любимовке“? И он не может ничем это подтвердить. Мы по кругу ходим».

— Чем вы можете подтвердить, что были на «Любимовке»? — как бы подтверждая свой тезис спрашивает у «Никиты» Бадамшин. 

— Воздержусь от ответа.

— Вопросов нет.

Судья задает свидетелю несколько технических вопросов, например — читал ли он документ, который с его слов составили полицейские в отделении на Петровке, 38. «Никита» отвечает, что не сделал этого, потому что «доверяет сотрудникам полиции» и вообще никогда не читает «все эти документы внимательно». На этом допрос завершается. 

Прокурор Екатерина Денисова сообщает, что обвинение закончило предоставление доказательств — и с этого момент защита может приглашать своих свидетелей. Заседание заканчивается, процесс продолжится 13 июня. 

По пути к выходу участники группы поддержки Беркович и Петрийчук обсуждают, кем может оказаться секретный свидетель. Тот же вопрос адвокату Карпинской уже на улице задают журналисты.

«Может быть, он оперативный сотрудник. — предполагает она. — Деталей никаких он не знает, и все по поводу „Любимовки“ он перепутал. Поэтому возникают большие вопросы, [что он] из театрального сообщества».