«Он реагировал на все железно — жестко улыбался» Советский диссидент Александр Скобов может отправиться в колонию из-за поста о взрыве на Крымском мосту. «Берег» поговорил с его подругой Екатериной Молоствовой, в чьей квартире его задержали

Александр Скобов — советский диссидент, журналист и участник «Форума свободной России». В конце марта российские власти объявили его «иноагентом», но Скобов отказался помечать свои материалы и составлять отчеты для Минюста. В ночь на 3 апреля его задержали в петербургской квартире его друзей — правозащитника Юлия Рыбакова и его жены, биолога Екатерины Молоствовой. Скобова обвиняют в «оправдании терроризма» — за пост о взрыве на Крымском мосту в октябре 2022 года. «Берег» выяснил детали задержания публициста у Екатерины Молоствовой.

Мы очень давно знакомы: я узнала о Саше от родителей, еще когда мне было лет 12. А познакомились мы, когда мне было 18 [в середине 1980-х] — и с тех пор дружим. Поэтому совершенно нормально, что он гостил у нас. Он приехал вечером, потому что днем мы все работаем. [Было поздно,] и мы решили, что он останется у нас ночевать. 

Мы немножечко посидели, потом Юлий Андреевич [Рыбаков] пошел гулять с собаками, а я спать, потому что мне нужно было рано вставать. [Перед сном] я включила фильм на компьютере, а Сашка сидел в другой комнате и что-то читал. 

Я услышала какой-то шум и сначала решила, что это Юл пришел с собаками, и они о чем-то с Сашей разговаривают. Но все равно выбежала — а он [Скобов] уже стоял на коленях с завернутыми [за спину] руками в наручниках среди группы из Следственного комитета. Юлия Андреевича не было.

Саша сам открыл им дверь. Но я не понимаю, почему, когда они позвонили, он не дошел до моей комнаты. Может быть, не хотел, чтобы нам ломали дверь — он же очень благородный! Джентльмен. 

На улице явно были еще сотрудники, потому что в какой-то момент один из дяденек в балаклавке, с полностью закрытым лицом (их было двое таких), сказал, что муж уже подходит, подготовьте комнату для собак. Я объяснила, что у нас один пес очень старый, 16-летняя овчарка. Мол, не бойтесь, они добрые. На что было сказано, что у них есть спецсредства, чтобы если что «обезвредить» собак.

Сотрудники СК назвали статью — 205.2 [«оправдание терроризма»]. Сказали, что он [Скобов] предполагаемый преступник, поэтому производится обыск. Я не попросила у них документы — это моя грубая ошибка. Я просто очень испугалась за Сашу: он старый человек, сильно старше меня. Я была полусонная, и моей главной задачей на тот момент было увести его [из коридора] на кухню, чтобы он сел. 

После этого я немного очухалась и попросила бумагу [ордер на обыск] — в ней был прописан наш адрес как место пребывания Скобова. Но про задержание в бумаге ничего не было. Она была напечатана, а адрес вписали от руки — они за ним, наверное, следили, и по ходу вписали адрес. 

После этого они попросили Скобова выдать телефон и компьютер. Он думал некоторое время, а я естественно без его одобрения не рвалась показывать, где лежит [его техника]. Тогда они пригрозили, что разгромят квартиру, и он мне сказал дать им его телефон и компьютер. Я выдала. Потом они попросили, чтобы я разблокировала свой телефон, и попросили мой компьютер. Я разблокировала, они увидели, что там исключительно школа, расписание — я учительница. В общем, поняли, что для них этот аппарат интереса не представляет.

Когда пришел Юлий Андреевич и начал рассказывать про права человека, они стали огрызаться. Но была очень вежливая женщина-следователь — она с Юлием Андреевичем по законодательной базе переговорила. Единственное — они не дали сфотографировать ордер. В остальном все было корректно: разрешили согреть Скобову чай, но велели разбавить его холодной водой — а то вдруг он в них плеснет. У них, наверное, такая инструкция. 

Разрешили мне собрать для Скобова вещи и лекарства, но он отказался их брать. Сам, жестко. Я не знаю, почему. Думаю, у него жесткая установка на голодовку или еще что-то. Но будет видно — сейчас с ним все-таки связался адвокат. Сама не берусь прогнозировать. Но Саша действовал [отказавшись от лекарств] достаточно осознанно. 

После этого они сняли наручники и разрешили ему переодеться, покурить. Я видела, как сейчас проходят обыски, — с разгромленными квартирами. Поэтому здесь не могу сказать ничего плохого — подобного они не делали. Вели себя настолько корректно, что спрашивали, можно ли им в туалет. Но все равно было страшно из-за балаклав. Поскольку я явно старше их, у меня сработал такой учительский момент: я [автоматически] обращалась к ним на «ты». Но в ответ на это не было агрессии! Агрессия была только [в ответ] на качание прав. Но на это [у силовиков] методички еще с советских времен.

Они пробыли у нас где-то два часа. Скобов почти все это время сидел на кухне — его вывели в комнату, только когда он из домашней одежды переодевался в брюки и куртку. Он реагировал на все железно — жестко улыбался. Это обычная Сашкина манера. Разговаривал, как обычно делал бы это в какой-нибудь напряженной ситуации: с иронией, но очень корректно.

Могу честно сказать: я очень испугалась. У меня было две задачи: не впасть в истерику и мобилизоваться. Мои родители были диссидентами, и естественно в детстве я видела обыски. Но из КГБ тогда не так приходили — они были в штатском. А люди в балаклавах пугают сильнее. 

И у нас с мужем, и у самого Скобова конечно были опасения, что его будут преследовать. Его же только что [22 марта] объявили «иноагентом». И вызывали в этот центр — не помню, как он точно называется, — из-за каких-то иноагентских нарушений и сотрудничества с какой-то иностранной организацией [Форумом свободной России, зарегистрированным в Литве]. Вызовы были, но он говорил и даже в соцсетях писал, что принципиально туда являться не будет. Но согласитесь — все это не повод не принимать у себя старого друга! 

Мы думали о том, что за ним может быть организована слежка. Мы не дети — мой муж тоже сидел. И родители у меня сидели, почти всю жизнь провели в ссылке. У меня был разговор с Сашей: я уговаривала его уехать и остаться в Константинополе [Стамбуле], куда он только что ездил встречаться со своими детьми [сыном и дочерью]. Я просила его, убеждала, но он не ребенок — он старше и гораздо опытнее меня. Он — политик, а это ведь совсем другая история.