«Он хулиганом был в молодости. А теперь любит бога и людей. Делает всем добро» История Эдуарда Чарова — проповедника, который держит приют для бездомных и выступает против войны. Власти обвинили его в «оправдании терроризма»

Эдуард Чаров — христианский проповедник. Вместе с женой Инной он держит приют для бездомных людей в поселке Савиново Свердловской области. Когда в России объявили мобилизацию, Чаров позвал в этот приют тех, кто не хочет ехать на войну, — за это его оштрафовали по статье о «дискредитации» армии. В начале февраля 2024-го против Чарова возбудили новое дело — об «оправдании терроризма», за комментарий под постом с новостью о попытке поджога военкомата. За это проповедник может отправиться в колонию на срок от пяти до семи лет. «Берег» попросил Инну Чарову рассказать историю ее мужа.

— Как вы познакомились с Эдуардом?

— Замуж за Эдика я вышла в 2019 году, а знаем мы друг друга давно, с 2010-го. Познакомились, когда оба еще жили в Екатеринбурге и ходили в одну церковь. Вместе бездомным помогали: кормили, в больницы водили. Мы по духу одинаковые — у нас одно призвание.

В детстве он спасал раненых животных — кошек, собак, птиц. Домой их приносил, лечил — и ремня за это получал от мамы. Он добрый, сострадательный человек. Любит бога и людей. Делает всем добро.

— Как он пришел к богу?

— Он хулиганом был в молодости: судимости были, пил сильно, наркотики пробовал. К богу-то приходят не от хорошей жизни. Потом — даже не помню, почему, скорее всего, по пьянке — у него в ноге начались гангрена и заражение крови. Потом кома, клиническая смерть, после его парализовало: вообще двинуться не мог. Валялся у себя в общаге, где ему комнату дали — и уже ни друзья, никто не приходил к нему. Голодал. И вот тогда он заорал к богу. Стал взывать к нему.

И Господь ему ответил. Чудесным образом привел к нему христиан. Местные верующие стали ходить к Эдику: приносили покушать, помогали — и рассказывали об Иисусе.

Потом у него паралич стал отходить: сначала до пояса ушел, потом ниже, ниже — и до колен прошло все. Он понемногу стал заново учился ходить. И кое-как, на костылях, но ходить в церковь. Сначала на двух, потом на одном костыле ходил, а потом уже и вовсе без них.

Он ведь до сих пор ступни не чувствует, так что пока учился ходить, часто падал и ломал ноги. Но они потом срастались — и нормально.

— Как Эдуард начал помогать бездомным?

— Через болезнь свою он уверовал в бога — и Господь так коснулся его, что он начал помогать таким же, какой он был. Видит человека на улице зимой — и к себе в общагу его тащит, чтобы тот не замерз. Стариков, калек.

Когда мы познакомились, он дворником подрабатывал и на эти копейки помогал людям. А в 2012-м получил откровение от бога, что надо открывать приют. Продал свою комнату в Екатеринбурге, поехал сюда [в свердловский поселок Савиново], купил здесь старый домик. И ему начали людей привозить, приводить из соцзащиты — стариков и калек, брошенных государством и родными. У кого даже семья есть, они ей не нужны такие. Без документов, без дохода. 

Потом он построил новый дом, двухэтажный, чтобы было больше места, потому что народу много привозили, особенно зимой. Мы сейчас человек 15–20 можем вместить. Огород, скотину держим. Туалет в доме, баня в доме, вода горячая и холодная. Продали корову и купили стиральную машину.

— Сколько у вас сейчас постояльцев?

— Четверо — все с области, с окрестных деревень или подальше.

Два колясочника, Оля и Андрей, давно у нас, уже четыре года. Оля у нас лежачая. А Андрей тоже лежал после инсульта, но молился и встал на коляску. Теперь даже печку сам топит, посуду моет.

Еще у нас есть слепой Владимир — его не так давно к нам из больницы соцзащита направила. Его долго из больницы в больницу пинали — и вот он прибился к нам. Видеть вообще перестал. Эдик с ним в Екатеринбург ездил — оформили они ему инвалидность.

Есть еще старичок Николай, ему 74 года — его нам тоже привезла соцзащита, прямо из больницы. До нас он жил на какой-то блатхате, где у него отбирали пенсию, били (он оттуда попал в больницу), и потом его привезли к нам. Он тоже после инсульта, но сейчас стал с палочкой передвигаться по дому. Летом на улицу выходит.

Все знают, что к нам можно отправить человека, и мы не бросим. Они [врачи и соцработники] с себя ответственность перекладывают, чтобы не возиться с проблемными да неходячими. В интернат их не возьмут: у нашего Андрея, например, ВИЧ; у Николая — гепатит C; у Оли был сифилис; а у Володи даже пенсии не было — его поэтому не брали.

Соцзащита нам прямо говорит, что у них нет финансов, чтобы вывозить [бездомных] в Екатеринбург к врачам и на оформление пенсий и документов.

Оля как-то раз сломала ногу, ее забрали в больницу, а потом ее стало некуда девать. Так они надели ей аппарат Илизарова на ногу и отправили домой, к нам! Нога [в аппарате] ведь должна быть подвешена аккуратно — в больнице это можно сделать, но не в домашних условиях же. И у Оли все эти штыри начали вылезать [из кости].

Мы ее везем в больницу — там подлатали и опять к нам вернули. Потом у нее уже ступня начала вбок уходить — видно было, что неправильно срастается. Мы ее снова в больницу, и скорая ее опять назад привозит. Я им говорю: «Я не могу брать такую ответственность — у нее нога уже пошла вбок. У нас нужных условий [для лечения] нету». Так они, представляете, полицию подняли — вызвали участкового, чтобы мы ее все-таки забрали из больницы. Представляете?

Олю сейчас трясет постоянно: она ни есть не может сама, ни сесть нормально в коляске. Раньше могла на ноги встать и сделать пару шажочков, держась за стенку — а сейчас не может вообще ничего. Она в памперсах у нас. Мы недавно поехали в больницу, потому что Оля стала сильно худеть и сильнее трястись. И фельдшер говорит: «Да ей уже ничем не помочь». Фельдшер уезжает на учебу куда-то и не хочет ничем этим заниматься.

Оля бомж — и нафиг никому не нужна.

— На что вы живете?

— Люди помогают. Еще есть пенсии и пособия постояльцев. Индюков продаем. Эдуард набрал кредитов тысяч на 300 [рублей] — купил продуктов. Батюшка местный нам продукты возит.

— А РПЦ разве не может больше помогать приюту?

— Батюшка один-единственный нам помогает. Но это все неофициально и втихаря. Так-то [в РПЦ] ненавидят нас. Мы для них враги. «Сектантами» называют нас. Теперь вот еще «террористами».

Хотя мы и не пятидесятники, и не православные — мы просто христиане. Верующие люди. У Иисуса не было никаких конфессий.

— На своей странице во «ВКонтакте» Эдуард открыто критиковал российское вторжение. А как лично вы относитесь к войне?

— Вот смотрите: Господь сказал «не убий». Иисус сказал «возлюби врага своего». А в результате что мы видим? Батюшки благословляют на войну и на убийство людей. Какой там может быть Христос? Это наша с мужем точка зрения, что заповедь бога выше политики. Как еще можно отнестись к человекоубийству? Как еще к этому разумный человек может отнестись? Погибают люди — без разницы, Россия это или Украина. Это страшно.

Я, конечно, просила его быть осторожней [в высказываниях]. Он сказал, что совесть важнее. И что он больше бога боится разочаровать, чем людей. Люди — все это временно, это все пройдет. А вот когда на суд к богу придем — это уже будет по-серьезному.

— После объявления мобилизации Эдуард позвал в ваш приют всех, кто не хочет ехать на войну.

— Да, он давал такой клич. Когда [мобилизованные] обращались к нему, он их принимал, а потом в дома работные [в Екатеринбурге] посылал. Ему за это и за посты штраф дали весной. Осудили за «дискредитацию» армии. Хотя он же со своей точки зрения смотрел на это: думал, что кто-то, может, не пойдет на убийство.

— Когда силовики впервые заметили его посты?

— Весной 2023 года. Сначала ФСБ в Петербурге обратила внимание и прислала сюда [в свердловскую прокуратуру] все свои документы: что Эдик против войны и что он вражду к Путину разжигает.

Его тогда вызвали в прокуратуру — сказали, что дело заводится. Потом оштрафовали [за «дискредитацию армии» на 65 тысяч рублей]. Мы кинули клич и собрали 300 тысяч, а на оставшиеся [после выплаты штрафа] деньги сделали детскую площадку в нашей деревне.

Но на этом не кончилось. Потом к нам привезли дедушку с области — ни документов, ничего. Парализованный после инсульта, на коляске, очень худой. Может, дней пять у нас побыл и умер 18 января [2024-го].

Скорая отказалась труп забирать, потому что он был без документов. Фельдшер вызвал милицию — приехали люди из СК Красноуфимска (Эдика туда потом еще и вызывали). И следователь такой: «А на что вы живете? Может, вы их [постояльцев приюта] на органы продаете?» Я была в шоке от этого вопроса. Так и не поняла, юмор это был или не юмор.

Еще следователь спросил: «Не ВСУ ли вас спонсирует?» Дом же большой, они осмотрели его — видят, что нормальный дом, а не какой-то притон. И вот, наверное, от своего скудоумия ничего не смогли сообразить, кроме того, что мы бомжей на органы сдаем или ВСУ финансируемся.

— Как появилось последнее уголовное дело против Эдуарда — на этот раз за «оправдание терроризма»?

— Утром 31 января приехали к нам человек восемь: два опера [сотрудника центра «Э»] из Екатеринбурга, участковый, СК. Следователь сходу сказал, что Эдик вроде как «террорист» и стал про оружие спрашивать. Они знаете за что уцепились? За его шутку в соцсетях: он [под постом во «ВКонтакте» о попытке поджога военкомата] написал комментарий, что поджигателю надо «выдать Орден мужества посмертно — с конфискацией имущества». Это ведь очевидно любому человеку, что это просто шутка. Сарказм. 

У меня, конечно, истерика случилась. Я очень сильно разволновалась, говорю: «Я вас не пущу!» Подумала, что они в доме [на обыске] перевернут все. Потом следователь меня успокоил: «Мы никакого вреда не причиним — просто сфотографируем, что у вас [из всей техники] только планшет». Я планшет отдала им, чтобы людей не пугали.

Эдика арестовали. А я пока [хлопочу] по хозяйству, порой даже и не знаю, что он там писал. Я далека от этого всего. У меня нету интернета — у меня на это и времени нету.

— Как Эдуард сейчас?

— Ноги немеют, руки, сердце стало болеть. У него была третья группа [инвалидности] — сейчас врачи его направляют на вторую. 27 февраля, наверное, ляжем в больницу на комиссию.

Сейчас вот собираем рюкзачок, чтобы были вещи, если его из зала суда в тюрьму повезут. А то они прицепились — от пяти до семи лет лишения свободы. Сейчас решаем, какую посуду ему туда можно — пластмассовую или алюминиевую. Чай, кофе, конфеты. Кипятильник вот сегодня купили.

Мы ждем, пока следователь вызовет и скажет, что дело уже в суд пошло. Суд, наверное, будет в марте — чтобы перед выборами изолировать его. Муж так думает.

Уповаем на бога — на все его воля. Без его воли с нашей головы ни один волосок не упадет. Как в Библии написано. Конечно, есть люди безбожные, которые сами себе вредят — а кто верующий, тот под охраной Бога. В его воле — благой и совершенной.

— Как вы будете одна справляться с приютом и хозяйством?

— Вот этого я не знаю. И мужу задаю вопросы, и себе задаю. Может, бог как-то усмотрит. Только на него надежда. Конечно, Господь не пойдет за меня картошку сажать, но, может быть, пришлет кого-нибудь. Не знаю.

Муж у меня говорит, что «блаженны изгнанные за правду». Он радуется, наверное, что за правду пострадал: внутренне радость есть у него. Оптимизм. Мне все это тяжелее дается, конечно. Может быть, в силу того что я женщина. Может быть, еще не научилась такому радоваться. Опыт хождения с богом — это же опыт. У Эдуарда он больше.

Он на все смотрит духовными глазами — у меня так пока не получается. Я пока больше чувствами живу.

— В приюте по Эдуарду скучают?

— Николая сегодня в больницу увезли: он так разволновался, что давление поднялось за 200. Они молчат, но видно, что переживают. Все-таки Эдуард их в бане мыл — а кто их теперь мыть будет… Господь знает.