«Из-за себя я не расстраиваюсь. Уже потихоньку собираю сумку в СИЗО» Интервью Светланы Зотовой. Ее дочери Валерии дали шесть лет за попытку поджога администрации. А ее саму будут судить за «призывы к терроризму»

В конце июня 2023 года 19-летнюю Валерию Зотову из Ярославля приговорили к шести годам колонии по обвинению в покушении на теракт. По версии следствия, Валерия по заданию СБУ планировала поджечь здание администрации села Карабиха в Ярославской области, где якобы собирали посылки для российских мобилизованных. Сейчас Валерия находится в СИЗО-1 Ярославской области. Ее матери Светлане Зотовой предъявили обвинения в призывах к терроризму и его оправдании — и призывах к экстремизму. Она, как утверждает следствие, писала «экстремистские комментарии» в проукраинских телеграм-каналах. «Берег» поговорил со Светланой о деле ее дочери — и ее собственном.

Осторожно, в этом тексте есть мат. Если для вас это неприемлемо, не читайте его.

— Пожалуй, главный вопрос в деле вашей дочери: что за «Андрей из ВСУ», по просьбе которого Лера якобы пыталась устроить поджог? Вы говорили, что за ним стоят российские силовики, — почему вы в этом уверены?

— Потому что я сама говорила с ними — с этими фээсбэшниками под видом СБУ, — когда Лера [еще] дома была. Она подошла ко мне и сказала: «Мама, звонят, я уже трубку не беру». Я сама взяла трубку — предложили что-то там взорвать. Я говорю: «Лера никуда не пойдет, даже не предлагайте». У меня закрались сомнения [что это украинец], и я в конце сказала: «Слава Украине!» И тишина. Я думала, он там подавился, захлебнулся, вообще дышать перестал. Задержка на минуту — и отвечает: «Героям слава».

[В день задержания] Лера не пошла на работу, осталась дома. Говорит: «Андрей пишет, нужно бензин куда-то отвезти». Я ей: «Лера, не вздумай, ты поняла меня?» Она ответила, что поняла. У меня сердце даже не екнуло, что она вечером может куда-то пойти. Я бы вообще все двери закрыла и ключи бы спрятала. 

Она ничего даже не собиралась поджигать. Когда был суд, всю переписку вскрыли. [Выяснилось, что] Лера написала [Карине]: «Давай просто положим [канистру с бензином] и уедем». А эта девка была фээсбэшная: она на них или [постоянно] работает, или ей [время от времени] деньги за это платят, я не знаю.

Я взяла у [адвоката Леры Ивана] Тамарова приговор после суда: там было написано, что это Лера ее [Карину] уговаривала [совершить поджог]. Они все перевернули. 

— Лере дали шесть лет колонии. Как вы с ней отреагировали на этот приговор? 

— Когда прокурор запросил восемь лет, Лера на меня так посмотрела — такими печальными глазами, — а я на нее. У мужа слезы были на глазах. Я демонстративно встала и, хлопнув дверью, вышла [из зала суда]. Написала в «Зону солидарности», что мне очень плохо. Они ответили, что не бросят нас. 

Когда Леру увезли [обратно в СИЗО], я прямо у здания суда начала кричать «Свободу политзаключенным!» Недалеко стояла куча ментов, они обернулись. 

Я еще [потом] ходила вокруг СИЗО, кричала во всю ивановскую. На день рождения [Леры 4 сентября] заказали рупор, я хотела пойти туда к ней песни петь, но не получилось. Муж говорит: «Опять поедешь в ментовку».

— Создается впечатление, что «спектакль» с «Андреем из ВСУ» силовики разыграли из-за вашего активизма. Вы с этим согласны? 

— Не могу ответить на этот вопрос. Я вообще не представляю, как они на Леру вышли. Хотя я ее предупреждала, что там [в телеграме] сидят дяди в кепках [сотрудники ФСБ]. Она мне сказала: «Мам, мне украинец написал». Этот «Андрей» ей писал на украинском языке. Я ей говорила: «Лера, ты можешь вести переписку, но будь осторожна». 

— До того, как в начале октября на Леру начали давить сотрудники ФСИН, как она себя чувствовала в СИЗО?

— [На свидании 3 октября] она как меня увидела, сразу заплакала. Я, естественно, тоже. Говорит: «Мам, я больше не могу». Я спрашиваю: «Что случилось?» Она мне стала рассказывать про эту Наталью [сотрудницу ФСИН], что она постоянно к ней цепляется. После моего визита у нее [в камере] был обыск, и они там нашли что-то запрещенное. Что именно, мы не знаем. Думаю, им что-то подкинули. 

Адвокат к ней ходил [после того, как ее отправили в карцер]. Он думал, что она там будет вся грустная — нет, она веселая. Сказала, насилия не было, ничего не было. И суицидных [суицидальных] мыслей у нее нет. Ее в пятницу вечером [13 октября] уже выпустили [из карцера], но письма до сих пор не отдают. Я ее в каждом письме поддерживаю. Пишу, чтоб она была эмоционально готова ко всему. У меня дома бывают моменты, когда хочется выть и прямо орать во все горло. Но я пытаюсь это все в себе подавить, чтобы ни ее, ни себя не расстраивать. 

Я сегодня [16 октября] повезла ей передачу. Рулеты с маком не приняли. Вдруг она курить там мак будет! Перец свежий не приняли. Там косточки, вдруг подавится. Вообще, дурдом на выезде, если честно.

— Что Лера рассказывала вам о своей сокамернице, покончившей с собой?

— Она мне писала письмо еще в июле, что к ним женщину в камеру подселили по 105-й статье. «Она ни с кем не разговаривает, мама, — говорит. — Но я всегда зову ее чай пить, кушать». И Лера мне потом на свидании сказала, что ее [сокамерницу] когда закрыли в карцер, она там и повесилась. 

[После этого самоубийства] их там гоняли постоянно. Делали обыски по несколько раз в день, все переворачивали. Видимо, они [сотрудники ФСИН] получили люлей хороших и начали срывать зло на девчонках, на Лере в том числе. Там и до этого был еще один суицид, только в другой камере, мне Лера рассказала.

— Как думаете, почему на Леру так давят? 

— Ой, я не знаю. Но их [по словам Леры] прям бесит, что [неравнодушные люди] ей шлют посылки, письма пишут. Она мне говорила, что у них там [в камере] унитаз и лавочка сломаны и она сколько раз просила починить, а им все равно. Тогда Лера сказала, что напишет в прокуратуру. А они ей: «Только попробуй, мы тогда тебе еще одну статью прилепим». 

— То есть Лера за словом в карман не полезет и будет предъявлять претензии, если что-то не так? 

— Лере если что-то не нравится, да, она выскажет. Она — как я. Я молчать не буду. Но она очень доверчивая. Молодая, очень добрая, но если разбушуется, ее трудно успокоить.

— Вам пока не удалось подать жалобу на сотрудницу ФСИН Наталью? 

— [Еще до случая с самоубийством] я написала [в СИЗО письмо], чтобы узнать ее фамилию, но его задержали. Я вот думаю, может, из-за моего письма там и начались разборки [с Лерой].

— В конце сентября имя Леры внесли в список террористов и экстремистов. Что думаете об этом? 

— Так меня еще раньше внесли, в апреле. А Леру вот почему-то только сейчас. На свидании говорю ей: «Дочь, я тебя поздравляю!» Мы давай ржать с ней. 

— Вас обвиняют в том, что вы оставляли комментарии в проукраинских телеграм-каналах. Вы действительно их писали или это тоже сфабриковано? 

— Если честно, я не помню, писала [конкретно] их или нет, это было в 2022 году. Они бы еще нашли комментарии, которые я оставляла пять лет назад. 

Но сейчас я пишу. Не «хуйло» и вот это все, а что они все твари. Я вообще не понимаю, как они живут с этим. Меня бесит и добивает вся эта несправедливость. 

У меня так с самого рождения, по любому поводу. С мамой у нас постоянно возникали конфликты. И чем сильнее она на меня давила, тем [больше] я делала ей назло. Потом выходила с плакатами здесь [в Ярославле] за Навального [в 2020 году после отравления политика], за Хабаровск [в 2020 году], за Беларусь [в 2020 году]. Люди мимо проходили, хлопали в ладоши, подходили, смотрели. Менты приезжали, фотографировали, но не забирали.

— А сейчас как вы готовитесь к суду? Вы уже знаете, когда он будет?

— Уже где-то через две-три недели, но точная дата еще неизвестна. Я когда ходила со своим адвокатом к следователю, меня всегда добивали его вопросы. «Здравствуйте, Светлана Александровна! Как у вас дела? Все нормально?» Не может у нас с вами быть никаких дел. Он мне: «Вы что, меня за человека не считаете?» Я говорю: «Да, не считаю». Вот как к ним относиться, если они уже адвокатов Навального хотят посадить? Это твари, самые натуральные твари.

Как ни приеду, все новые какие-то картинки [в кабинете]. Сталин висит. Потом — Че Гевара зачеркнутый красной полосой. В следующий раз — Дзержинский.

Мое заключение — Голливуд просто отдыхает. Написали, что я оставляла комментарии [под постами в телеграм-каналах] с неизвестного устройства в районе моего [домашнего] адреса. Где-то нашли свидетеля: [мол] он зашел в эту группу, прочитал комментарии, и ему не понравилось. Написали, что я дочери говорила: «Да-да, надо помогать СБУ». Хотя такого не было. Может, Лера сказала [на допросе] что-то, что они так переиначили. Но вы же знаете их. Они [сотрудники ФСБ] меня обзывали тварью ебучей, когда забирали [в отделение], и орали: «Подними ляжки» [встань со стула]. Если они со мной так себя вели, то я представляю, что с Лерой делали.

Естественно, они понимают, что фабрикуют дело. У меня следователь молодой, вообще сопляк. Конечно, ему нужны звездочки на погоны.

— У вас есть муж и 13-летняя дочь. Что будет с вашей семьей, если еще и вам вынесут обвинительный приговор? 

— Я не знаю. У меня нет ответа на этот вопрос. 

Он [муж] всегда мне говорил: «Иди-иди [на пикет], закроют — потом будешь знать». Но он меня понимает. А Леру очень сильно любит, передачки ей возит.

Он тоже против войны, говорит: «Я лучше в тюрьму сяду, чем пойду убивать кого-то». Сам он никуда [на митинги] не пойдет, а если пойдет — кто нас кормить будет?

У меня мама, сестра и ее муж — путинцы, мы полгода после начала войны вообще не общались. Когда Леру забрали, мы [с мужем] никому не говорили по первости. Но бабушка всегда с Лерой общалась, и в какой-то момент скрывать уже было бессмысленно, я ей рассказала. Она [бабушка] переживает за Леру, но все равно поддерживает Путина.

Когда началась война, я сказала, что отказываюсь от своей русской крови. Ни в коем случае не хочу всех русских обвинять. Я прекрасно понимаю, что есть и нормальные люди. А как я к ним [россиянам, поддерживающим войну] отношусь? Да никак. Когда его [Путина] не будет, и война закончится, они опять скажут: мы тут вообще ни при чем.

— Но ведь вы и другие россияне, которые не могут молчать, платите слишком высокую цену.

— Нет.

— Почему?

— Потому что надо было раньше думать, когда еще можно было говорить и выходить. Я всегда писала [в комментариях в соцсетях Алексея Навального], что ваши митинги до жопы [не работают], что нужны радикальные меры. И на меня «навальные» [сторонники Навального] там налетали: «Мы сейчас вас в ЧС кинем, не надо тут смуту вводить». 

Даже сейчас можно все это сделать, но все сидят испуганные. Я не говорю, что я такая вот [лучше всех], хоть что-то делаю. Я себя не оправдываю, даже в чем-то виню. Но считаю, что мы все недостаточно сделали. Сами вырастили преступную власть. Дозволили ей очень многое. 

Мне жалко всех, кто [по политическим причинам] оказался за колючей проволокой, а не только свою дочь. И больше всего мне жалко Навального. Если честно, это пиздец — я не могу другого слова подобрать к тому, как они над ним издеваются. 

— Не боитесь, что над Лерой так же будут издеваться?

— Боюсь. Но не буду об этом думать — будем решать все вопросы по мере поступления.

— Все равно это звучит довольно жутко.

— Почему? А мы [в семье] смеемся. Мужу говорю: «Не хочу, чтобы ты у меня был на суде». Он такой: «А что? Хочу посмотреть, сколько тебе дадут». 

А что делать? Сидеть и ныть? Переживать? Здоровье свое тратить? Я и так из-за Леры все нервы себе вытрепала. У меня уже глаз перестал видеть. А когда ее закрыли в карцер, у меня вообще истерика была. 

Но из-за себя я не плачу и не расстраиваюсь. Я уже потихоньку собираю сумку на всякий случай, чтобы не оказаться в СИЗО без нижнего белья, полотенца, средств [гигиены]. Пойду туда [в суд] с гордо поднятой головой. Я на их рожи плюю, вот честно. Не хочу отвечать на их вопросы, хочу взять 51-ю [статью Конституции РФ], но если меня посадят, я им скажу пару ласковых.