«Захотят посадить — посадят. Захотят убить — убьют» Интервью адвоката Марии Эйсмонт — о работе, подзащитных и репрессиях против всех

Мария Эйсмонт — один из самых известных адвокатов по политическим делам в современной России. Среди ее подзащитных — политики Илья Яшин и Владимир Кара-Мурза, активист Константин Котов и фигурант дела «Нового величия» Павел Ребровский. По просьбе кооператива независимых журналистов «Берег» Мария Эйсмонт рассказала, как работа адвокатов изменилась с начала полномасштабной войны — и чем сегодня защитники могут помочь своим доверителям и самим себе.

Об адвокатах, оставшихся в России — и непубличных подзащитных

Надо понимать, что деление адвокатов на тех, кто защищает только оппозиционеров, и тех, кто работает по обычным уголовным делам — весьма условное. На самом деле есть адвокаты, которые делают и то, и другое. Не все работают публично. Кто-то не умеет; кто-то умеет, но не любит. Есть громкие «политические» дела и громкие «не политические», при этом публичность хороша далеко не в любом деле, даже условно политическом. Если еще несколько лет назад казалось, что огласка скорее помогает (что тоже было не всегда, но существовало такое общее мнение), то сейчас все в большем количестве случаев кажется, что огласка может скорее повредить, чем помочь.

Я категорически не согласна с вашими [журналиста «Берега»] словами о том, что [сейчас из адвокатов в России] остались только Эйсмонт и [Михаил] Бирюков. Адвокатов очень много хороших: и в Москве, и в других городах России. Например, в Питере много хороших адвокатов, в том числе весьма медийных: Сашу Скочиленко защищают прекрасные адвокаты [Дмитрий Герасимов и Юрий Новолодский], [Викторию] Петрову защищает замечательная Настя Пилипенко.

Я никогда особо не рвалась защищать известных людей, просто так получилось. [Илья] Яшин и Володя [Кара-Мурза] — мои друзья. И я согласилась защищать не столько известных, сколько близких мне лично по духу людей. Но вообще мне часто бывает обидно, что большинство журналистов — как отечественных так и зарубежных — интересуются в основном Навальным, Яшиным, Кара-Мурзой. И когда говорят о жертвах репрессий, создается впечатление что за слова и взгляды, за позицию в России сидит три человека. И, соответственно, складывается неверное ощущение, что есть только те адвокаты, которые защищают этих трех человек. Но это же не так.

Я все время призываю СМИ, особенно иностранные, обратить внимание, что есть и другие менее известные люди, которые положили свою свободу и здоровье [за то, чтобы говорить, что думают]. Вот [Михаил] Симонов, работник вагона-ресторана, получил семь лет за комментарии против войны. Но мало кому есть дело до этих людей. А их много.

О сложностях работы

Нельзя сказать, что за год «окно» возможностей для адвокатов сильно сузилось. Оно уже к началу войны было безмерно узким.

С моей точки зрения, [это произошло] в тот момент, когда — я не знаю, сколько лет назад, пять, десять? — в судебные решения вошла фраза «у суда нет оснований не доверять рапорту сотрудника полиции». Любой полицейский может задержать любого человека на улице по любому основанию — просто написав рапорт, что человек матерился, кидался на него и так далее. Даже если будут видеозаписи с камер наблюдения, которые покажут, что это было не так — суд их проигнорирует или вообще не примет [в качестве доказательств]. И отправит человека в спецприемник или назначит ему штраф, или возбудит уголовное дело.

Да, [в 2022 году] появились новые составы [в Кодексе административных правонарушений и Уголовном кодексе]. И еще, очевидно, появятся. Но это не принципиальные вещи. Как было много возможностей любого посадить, так и осталось.

Стилистически ситуация меняется, принципиально — нет. Сроки становятся все более «сталинскими». Мы прошли путь от «двушечки» Pussy Riot до «четвертного» Кара-Мурзы. Но терминология, напоминающая времена «Большого террора», появилась не сегодня. Я еще по делу [активиста Константина] Котова помню формулировки суда про «деструктивную идеологию» и «заведомо деликтное поведение при участии в массовой акции». Уже тогда [в 2019 году] отдавало определенной эпохой. 

Сейчас этого все больше. Прокурор [Борис] Локтионов, который говорит, что Кара-Мурза — враг и должен быть наказан. Полученные Кара-Мурзой 25 лет — это конкретная отсылка к сталинским годам.

Но при том, что некоторые формулировки, сроки и практики все больше отдают временами «Большого террора», надо понимать, что, конечно это не то же самое. И люди другие, и отношения между ними.

Об уехавших адвокатах и «логике» репрессий

Пока говорить о планомерной кампании против адвокатов, с моей точки зрения, рано. Но, безусловно, она будет, и думаю, «закатают» всех. Когда, как и в какой форме — можно только догадываться. Но пока говорить, что это уже случилось — неправильно. 

То, что некоторые адвокаты уехали — их личное решение. Это результат того, как они сами оценивали свои личные риски. Сейчас многие люди из России уезжают, и каждый из них — от адвоката до сантехника — оценивает свои риски. Например, риск попасть под мобилизацию, который не сильно зависит от профессии. Правы те, кто уезжает или нет, — бессмысленный разговор в наше время. Пока за человеком не пришли, всегда можно сказать, что он поспешил, преувеличил опасность. Но когда за ним приходят, ты признаешь, что уже поздно. 

Я думаю, что риски есть у всех. Но насколько они большие, не знаю. Репрессии — вещь рандомная. Я лично не принимаю мер предосторожностей, потому что это в общем-то бесполезно. Не существует поведения, которое гарантирует тебе безопасность. Захотят посадить — посадят. Захотят убить — убьют. 

Отъезд [еще одного адвоката Владимира Кара-Мурзы] Вадима Прохорова, конечно, осложнил нашу работу, учитывая, что случился внезапно. Но если он посчитал, что так лучше — значит, так лучше. Человеку всегда виднее, как ему надо поступить, и я рада, что Вадик в безопасности. Ко мне присоединилась еще один адвокат — Аня Ставицкая. 

Я не люблю говорить, что я никогда не уеду — мало ли, как жизнь повернется. Но пока не собираюсь уезжать. По миллиону разных причин, как идеологических так и бытовых. Пока есть возможность работать тут, буду работать, а там — посмотрим. Планировать свое будущее сегодня невозможно. Надо жить одним днем.

Как в концлагерях люди выживали? Все цитируют [Виктора] Франкла. Сначала сломались те, кто думал, что это все быстро закончится. Потом — те, кто не верил, что это когда-то закончится. Выжили те, кто сфокусировался на своих делах, без ожиданий того, что еще может случится. Думаю, это очень правильная мысль.

О том, что может адвокат сегодня

Понятия не имею, почему продолжаю этим заниматься. А почему все продолжают заниматься всем? Потому что люди живы, и должны чем-то заниматься. Я вообще не отдыхаю. Забываю все на свете. 

В этот момент Марию Эйсмонт прерывает ее муж: «О семье совсем забыла! Приходит [домой] в три часа ночи». 

В день у меня бывает по три суда. Я иногда не могу попасть к врачу, потому что меня [доверители] просят прийти в тюрьму. Сколько сейчас у меня дел, не считала.

В каждом случае у тебя не дело, а человек. И для каждого человека есть индивидуальный план, что можно сделать, чтобы его жизнь стала лучше. И ты на ежедневной основе это делаешь.

Я все дела принимаю близко к сердцу. Все [подзащитные] — близкие мне люди.