«Хочу для нее нормальной жизни. Не хочу героизма» Режиссерку Женю Беркович арестовали на два месяца по подозрению в «оправдании терроризма». «Берег» поговорил с ее сестрой Марией

5 мая московский Замоскворецкий суд арестовал на два месяца режиссерку Женю Беркович и драматурга Светлану Петрийчук, которых подозревают в «оправдании терроризма» из-за спектакля «Финист Ясный Сокол». В постановке рассказывается о женщинах, которые познакомились в интернете с представителями радикального ислама и отправились в Сирию, чтобы создать с ними семью. В 2021 году спектакль был представлен в четырех номинациях премии «Золотая маска» — и победил в двух. Журналисты кооператива «Берег» поговорили с сестрой режиссерки Марией Беркович.

— Как вы себя сейчас чувствуете?

— Мы боялись, что такое может произойти. Мы говорили об этом с мамой, с Женей. Женя и сама говорила в шутку — [но] было понятно, что это относительно шутка. Что она тоже думает, что такой вариант возможен.

Мы, конечно, надеялись, что этого не произойдет. Что если ее будут преследовать, она сможет заранее узнать и уехать из страны. Но когда мы узнали, что ее задержали, что будет суд, у нас уже не было особых иллюзий. Мы понимали, что дальше все будет развиваться по сценарию, по которому развивались многие политические дела. 

— Когда у вас начались разговоры о том, что преследование в каком-либо виде возможно?

— Мне сложно сказать. Реальные какие-то вещи [начали обсуждать] — наверное, в последний год, с начала войны. Когда появились статьи о «фейках», о «дискредитации» и стало понятно, что практически любого человека за антивоенное высказывание могут оштрафовать или посадить в тюрьму. 

— Почему Женя не уехала из России?

— Могу сказать, как она сама говорила. Во-первых, у нас в России бабушка. Это не та бабушка, которая сейчас упоминается во всех новостных источниках. Есть писательница Нина Катерли — о ней заботится наша мама. А есть вторая бабушка — мама нашего отца, она живет одна, у нее есть помощница, но все равно кто-то должен был оставаться в России, чтобы быть рядом. 

Женя говорила, что пока не видит для себя варианта эмиграции, потому что здесь — ее работа, здесь — ее театр. Ей хотелось оставаться в России. Она видела смысл делать то, что она может делать здесь — ставить спектакли для людей, общаться со своими близкими, друзьями. 

— Вы часто общались с Женей? 

— Мы далеко друг от друга, последний год я жила в другой стране. Мы общались не очень часто, но регулярно. Мы часто обсуждаем детей, потому что у меня тоже приемный ребенок. Бытовые дела, связанные с бабушкой, с родственниками. Я рассказывала про нашу жизнь. Она — про свою. Про своих котиков — у нее двое, очень красивые. 

Она очень любит животных. До недавнего времени у нее был пудель — старенький-старенький. Он достался ей в наследство от умершей подруги. Она очень долго его лечила, заботилась о нем и очень горевала, когда он умер. Она не может жить без котиков, собачек. Я пишу ей: «Женя, все плохо, у меня плохое настроение». Она: «Вот тебе [фотография] котика». 

У нас с Женей разные характеры, разные темпераменты. Мы никогда не были близкими подругами в том плане, что не проводили много времени вместе. Но у нас хорошие отношения. У нас было взаимопонимание по основным жизненным вопросам, ценностям, представлениям о мире. 

— Какой у Жени характер?

— Женя — яркий, харизматичный, в чем-то взрывной человек, который непосредственно реагирует на все, что происходит. Которому очень важно открыто бороться с несправедливостью. Лидер по складу личности. Она открыто может говорить, что думает. Может быть резкой. Но в моменты, когда надо помочь, поддержать, она всегда сделает это. Такой прекрасный человек для помощи. 

— Как вы узнали о задержании Жени?

— Я сидела с дочкой у врача и решила проверить телефон. Увидела, что мама написала в наш семейный чат: «К нам приходили с обыском. Позвони Жене, я не могу, она не берет трубку». Я позвонила, Женя не отвечала. 

Какое-то время была надежда, что, может, она уехала, находится далеко от дома. Но я очень быстро поняла, что нет. Потому что, зная нашу маму и понимая, что мама тревожится, Женя бы нашла способ с ней связаться. Еще до того, как стало известно, что Женя задержана, я поняла, что она в полиции или где-то, где не может воспользоваться телефоном. 

Очень долго мы ничего не знали. Что-то мама узнавала через адвоката, что-то мы узнавали из новостных лент. Это очень тяжелое состояние, когда сидишь далеко от дома, не понимая, что происходит с твоей семьей. 

— Вас удивило, что дело на Женю возбудили из-за спектакля «Финист ясный сокол»?

— Нет, меня это не удивило. 

— Почему?

— Потому что им сейчас бы подошел любой предлог. Я совершенно не пытаюсь искать логику в том, что происходит. При подобных режимах отсутствие логики — составная часть происходящего. Искать, почему этот спектакль, а не тот — бесполезно.

Думаю, что, возможно, действительно был какой-то донос, который лежал у них под сукном до определенного времени. Потом, возможно, они решили, что Женя слишком открыто говорит, слишком громко себя ведет. А, может быть, поступил заказ на очередное дело, чтобы запугать интеллигенцию.

Я не знаю. Я думаю, что это встречное движение: есть доносы, которые идут снизу, есть заказ сверху, и когда это удачно встречается, возникают такие дела. 

— Вы видели этот спектакль? 

— Только в записи, но я очень хорошо его представляю. 

— Какие у вас от него впечатления?

— На меня вообще очень сильное впечатление производит то, что Женя в последние годы ставила. Хотя я, к сожалению, гораздо меньше смотрела ее спектаклей, чем хотела бы. Но все, что я видела, мне очень нравилось. Мне нравится, как это сделано. Нравятся их находки — музыкальные, художественные, сценографические. Мне нравятся актрисы театра, их контакт между собой. Нравится атмосфера театра — сотворчество, содружество. 

Этот спектакль, как и все, которые делает Женя, влияет сразу на все органы чувств. Он очень яркий и запоминающийся. Там замечательная музыка, замечательное пение, все очень красиво. И то послание, которое он несет, мне тоже глубоко близко и симпатично.

Все, что Женя делает, она делает с глубокой симпатией к человеку, с сочувствием к нему и пониманием. С попыткой проникнуть в разные внутренние механизмы происходящего, понять. Ведь в основе этого спектакля лежит довольно страшная история. Женя очень хорошо умеет говорить о страшном: с одной стороны, чтобы было страшно, а с другой — чтобы ты не задыхался от ужаса. Чтобы ты мог все-таки это воспринять, найти в себе сочувствие и понимание. Чтобы несмотря на это «страшно», была надежда. Это заложено в самой сути ее спектаклей. Это дух ее спектаклей. 

— Что для Жени, на ваш взгляд, значит ее работа?

— Я никогда не была близко к этой сфере Жениной жизни, но я видела с детства, что она очень увлечена театром. Наш дедушка мечтал быть режиссером. Ему не удалось это сделать из-за того, что он был евреем и его не приняли в театральный институт. Он всегда очень эмоционально, красочно рассказывал про спектакли, которые ставил в студенческом театре. Мне кажется, что отчасти он привил Жене эту любовь к театру и желание стать режиссером. 

Потом мы много лет занимались в театре юношеского творчества в Петербурге. Я оттуда ушла, когда была подростком, а Женя осталась — стала там педагогом, стала работать с детьми, подростками, ставить спектакли. Довольно рано у нее определилось направление в профессии. Она очень последовательно к этому шла, ни у кого не возникало сомнений, что она станет режиссером.

Иногда она говорила: «Все, я больше не хочу быть режиссером, я устала, хочу писать сценарии и чтобы меня никто не трогал». Но мне кажется, что для нее это очень подходящий способ выражения себя. Потому что у нее очень выражен дар слова, чувство юмора и способность ладить с разными людьми, способность вести за собой, но при этом не подавляя, без насилия. Придумывать всякое-разное. 

— Вы знаете, как Женя справляется с происходящим?

— Я пока не знаю. Я через маму все [узнаю]. И честно говоря, сейчас выбрала не дергать людей. Потому что маме сейчас тяжело. 

Зная Женю, я могу только предположить: я думаю, что она очень тревожится за бабушку и девочек, но держится. Она очень сильный человек. Я, правда, не хочу, чтобы она все время проявляла свою силу. Хочу для нее нормальной жизни. Не хочу героизма.